которая, безусловно, является главным содержанием и кровеносной системой красоты, стала несколько непристойной, стыдной, странной.
Подлинное милосердие почти не слышно, почти затеряно среди пышных и пошлых жестов людей очевидно и насквозь немилосердных.
Человеку, совершившему подлинный подвиг, проще умереть три раза подряд, чем обрести внимание признательных ему людей. Подвига уже нет. Он стал, по сути, неполиткорректен – оттого, что оскорбляет человека, не склонного к подвигам.
Естественно, нет и национальных героев. Вернее сказать, в национальных героях ходят редкие проходимцы, которым еще неизвестно где место.
Подобно тому, как гармония с извлеченной сутью стала комфортом, так и подлинность заменил имидж.
Имидж – это подлинность с вырезанными кишками, сердцем и легкими. Остался манекен – с приклеенной улыбкой, с пустыми стеклянными глазами… Но если к нему приглядеться внимательно – сразу заметишь, что у него как минимум нет пупка, а глаза не моргают.
Подлинными теперь кажутся грязные и глупые шуты в политике и в культуре.
Мир все больше становится триединым, и наше нынешнее триединство – это имидж, комфорт, гламур. Они неразрывны и взаимосвязаны.
Имидж и комфорт создают гламур.
Гламур и комфорт делают имидж.
Где тут, в этих тупиках, под нарисованными эмульсией небесами, протиснуться красоте, как ей проявиться на свет Божий?
Красота все не приходит, все никак не наступает.
Как ей протиснуться в наш новый, чудесный мир? У нас тут и так вокруг много приятных и гладких на ощупь вещей.
А отвлеченные понятия занимают слишком много места. Отвлеченные понятия занимают слишком много сердца. Отвлеченные понятия заставляют слишком часто дышать и при этом все равно иногда задыхаться от непостижимости бытия.
Мы изгнали их. Мы желаем жить конкретно. По конкретным понятиям.
Но, изгнав отвлеченные понятия, мы отлучили себя от красоты.
Красота неконкретна. Ее нельзя сформулировать, расфасовать, а потом использовать по мере необходимости.
Надо отвлечься от конкретных понятий. Слишком много серьезных людей вокруг. Слишком мало красивых.
Русские люди за длинным столом
Русский человек и есть та глина, в которую до сих пор легко вдохнуть дар, дух и жизнь.
Народ – глина. Когда в него вдыхают живой дух – он становится нацией.
Я встречал несколько тысяч русских людей в самых разных ситуациях и в самых разных местах.
В деревне, где родился и куда возвращаюсь каждый год. Там, в расстегнутых рубахах и серых трико, с черной щетиной, лишенные запахов тела, подобно святым, но с легким перегаром, конечно, бродят рано постаревшие мужики. Каждую зиму они срезают провода от моего дома до ближайшего столба; каждое лето я приезжаю и за бутылку водки покупаю у них эти провода, но, естественно, они продают мне их как случайно завалявшиеся, не мои и специально для меня припасенные. Это у нас такой обряд.
Я приезжаю свежим комариным