горсть пуль и добрый французский оленебой, стрельба из которого всегда была его душевной усладой.
Диего еще пил воду, когда поведение кактусовых вьюрков заставило насторожиться. Не меняя положения, он стал всматриваться в кудрявую шеренгу низкорослого кустарника, покрывавшего левый склон бурой долины. Именно там ныряли вверх и вниз птахи, беспокойным щебетом оглашая окрестность.
Прошла минута, другая. Мохнатый шмель басисто прогудел на васильковую ладонь цветка, согнув стебелек в три погибели… Майор начинал нервничать: он так и не мог разглядеть причину волнения птиц. Осторожно придвинув кавалерийский подсумок, он извлек складную подзорную трубу. Стекла у нее были славные: голландской ручной шлифовки. Теперь дальние кусты и птицы были перед его носом. Сердцевидные листья едва прикрывали макушку идущего. Диего долго еще и въедливо обшаривал каждый ярд39, каждый дюйм… Убирая трубу, он мог дать голову на отсечение − человек шел один…
«Тем лучше…» − де Уэльва спокойно приложил оленебой к плечу; мушка поймала прыгающий лоб и, на глаз, опустилась до уровня рта. Майор ни на йоту не колебался. Враг жаждал его смерти − пусть так, но жизнь его будет стоить недешево. Палец уверенно обнял спусковой крючок…
Глава 3
− Какой еще, к черту, «дьявол»?! − вице-король ярост-но стукнул по столу.− Расскажи это моим сапогам, и те будут смеяться! − он повернулся к Монтуа и, сузив глаза, прошипел: − Я потратил уже уйму государственного времени, монсеньор, уйму! − герцог метнул злой взгляд на подвешенного на дыбе Габриэля.− И вместо истины слышу какой-то бред! А меня, черт возьми, ждут неотложные дела страны!
− Черные думы − плохие советники, ваше высокопревосходительство. Гордыня не угодна Господу. Сиюминутные дела подождут… время думать о главном… − падре Монтуа многообещающе улыбнулся: − Он заговорит у меня, вот увидите.
По вялому взмаху руки иезуита палач крутнул ворот пыточного колеса. С жутким стоном хрустнули выворачиваемые кости, босые ноги зависли над полом.
− Во имя Иисуса Христа и своего спасения, поведай нам, брат Габриэль, правду!
Потускневшие глаза молодого монаха безжизненно смотрели на своего генерала. Лицо приняло землистый оттенок, на нем покоилась гнетущая тень боли и горечи. Изгрызанное муками, оно постарело, стало изношенным и страшным. Небритые колючие щеки ввалились, на шее узластыми веревками вздулись жилы.
Молчание затягивалось. Дюжий палач в тревожном ожидании потирал крепкие, в черных трещинах, с обгрызанными ногтями пальцы, украдкой поглядывая то на угрюмого вице-короля, то на подвешенного узника.
− Что ж, каждая овца висит на своей ноге… У каждой свой крюк.− Генерал иезуитов вновь подал знак. Кнут из бычьих жил дважды со свистом впился в губы Габ-риэля.
Лопнула кожа, и кровь заструилась на плиты. Перебирая четки, Монтуа ровно молвил:
− Не упорствуй, сын мой, говори, кто напал на вас, почему упустили мадридского гонца, где брат Лоренсо?..
− Хорошо… Я скажу правду,− едва шевеля вздувшимися