а угарная корпоративная поездка в Коктебель (От-ебель) не в счет, Дюссельдорф с Кельном и франкфуртский аэропорт тоже можно засунуть в задницу. Пока я сидел с кенийкой, Лора прохлаждалась с итальянским карабинером и, кажется, даже отсосала. Или он у нее, что, впрочем, не так уж важно. Важна ее физиономия сейчас, хотя нужно быть последним циником, чтобы назвать это лицо физиономией.
Это лицо – смуглое (обуглившееся от страсти?), эти потрескавшиеся губы – как потрескавшиеся камни мостовой или как дощатый пол, десятки каблуков стучат по нему в ритме фламенко; десятки каблуков, им и сносу нет, десятки кастаньет, нет на них управы; «ти амо», «ти амо», кончится ли все добром?
Ти амо.
Лорино лицо танцует для девушки, в которую я отчаянно влюблен.
Ти амо. Ти амо. Ти амо.
– …А вот и я.
Ничего общего с agual ничего общего с quierol ничего общего с azucarl[9].
Скверно, очень скверно влезать на сцену, не зная азов, не попадая в такт; вот и я – любитель-приготовишка, начисто лишенный грации, с водкой, распяленной на брючном ремне.
– Вот и я.
– Виделись. – Лора смотрит на меня почти с ненавистью, невидимые эмбра и мачо[10] щелкают перед моим носом попеременно.
Эмбра. Или «самка» в дословном переводе, Лора будет сражаться, как и умеют сражаться только самки, – пока последняя капля прогорклого молока не вытечет из сосцов, не смешается с кровью и землей, – не суйся, милый, эти прямые волосы, этот прямой лоб не для тебя. Сука. Пошла ты, сука!..
– Привет, Макс. – Скорпионьи хвосты ободряюще подрагивают, что может означать одно: выбора у нас с Лорой нет, умрем мы дважды или трижды в промежутках между щелканьем кастаньет – выбор всегда останется за девушкой.
– Так вы знакомы? – На Лору жалко смотреть.
– Почти. Я – Тинатин.
Тинатин. Вот как, вот оно что. Имя обдувает меня подобно легкому ветерку, слишком легкому, слишком непостоянному, неизвестно, какие запахи он принесет, чем обернется через минуту. Тинатин. Ти-на-тин. Не об этом ли имени я мечтал, не его ли выдувал из бутылочных горлышек еще в детстве? Я готов поверить – именно его. Я почти верю. О чем-то сходном думает и Лора, хотя вряд ли в ее детстве были бутылочные горлышки. Старинный фарфор – немецкий, китайский, – скорее всего, куклы тоже были фарфоровыми и разбивались со звоном – ти-на-тин.
– Тинатин. Можно Тина.
– Тина, – шепчет Лора.
– Тина, – шепчу я.
– Здесь скучно, – шепчет Тинатин.
– Можно продолжить вечер в каком-нибудь другом месте. Повеселее.
Лора, конечно же, предложение исходит от Лоры, еще один – победный – удар эмбры, мне нечего противопоставить ресторанному критику «Полного дзэна». На Ким Ки-Дука Тинатин не клюнет: география смерти и анатомический театр любви уж точно не для нее.
– Хорошая идея. Правда, Макс?..
На Лору жалко смотреть. Я и не смотрю, я смотрю только на Тинатин. И Лора, на которую жалко смотреть, тоже смотрит на Тинатин. Нам и раньше случалось лезть под