разрешил Царь.
– Неужели не ясно, хозяин, что служитель Унгит говорит бессмыслицу? Тень у него – это животное, которое притом еще и богиня и бог в одном лице, и любит оно, пожирая предмет любви! Да шестилетний ребенок не поверит таким сказкам! Еще недавно Жрец говорил нам, что в жертву должен быть принесен проклятый – иными словами, самый плохой и гнусный из наших граждан. Теперь же он говорит, что супругом Чудища может стать только самое чистое существо во всем нашем крае, и для него это будет не наказанием, а великой честью. Спроси его, где же здесь правда? Он противоречит сам себе!
Когда Лис только начал говорить, в моей груди проснулась надежда, но когда он смолк, эта надежда умерла. Лис повел свою речь не так, как было нужно. Я знаю, что с ним случилось: он забыл о своей обычной осторожности, забыл даже в какой-то степени о своей любви к Психее, о желании спасти ее. Просто слова Жреца настолько противоречили здравому смыслу, что грек не выдержал и вспылил. (Мне довелось узнать позже, что не только греки, но и все люди, наделенные ясным рассудком и живой речью, поступают в подобных случаях так же неосторожно.)
– Может быть, хватит с нас на сегодня греческой премудрости, Царь? – сказал Жрец. – Я не так глуп, и я не позволю рабу поучать меня. Я тоже люблю побаловаться тонкими рассуждениями, но от них поля не начнут приносить урожай, а небеса не прольются дождем. А жертва, как мы знаем, нужна именно для этого. Этот грек, твой раб, стал рабом, потому что на поле боя он бросил оружие, позволил взять себя в плен, вместо того чтобы пронзить себе сердце копьем, как настоящий воин. Что он может понимать в божественных делах, которые требуют от человека смелости и веры? Я имею дело с богами уже давно. Три поколения сменились на моей памяти. Я знаю, что боги крутят нами как хотят, что мы для них – не больше чем пузыри, которые на миг возникают на речной глади. Воля богов не видна нам так ясно, как буквы в греческой книге, – трудно понять, чего они хотят от нас. Там, где пребывают боги, царит тьма, а не свет. Им принадлежат наши силы и наши жизни, а вовсе не наши речи и знания. Святое знание не такое, как вода, оно – не легко и прозрачно, оно – темно и вязко, как кровь. Нет ничего невозможного в том, чтобы проклятый был в одно и то же время и самым лучшим и самым худшим из нас.
В полумраке служитель Унгит казался мне похожим на ту самую зловещую птицу, которую изображала маска, висевшая у него на груди. Голос его, по-прежнему негромкий, обрел силу и больше не казался голосом дряхлого старика. Я посмотрела на Лиса и увидела, что тот опустил глаза вниз. Видно, то, что сказал Жрец про плен и про битву, задело его за живое. Если бы я была царицей, я бы не раздумывая приказала тут же повесить Жреца и провозгласить царем Лиса. Но тогда у меня еще не было никакой власти.
– Ладно, не будем спорить, – пробурчал Царь, не переставая расхаживать быстрым шагом по зале. – Я не жрец и не грек, я в этих делах ничего не понимаю. Мне всегда казалось, что я – царь, не так ли? Продолжай, старик!
– Для того чтобы найти, на кого пало проклятие,