Туда, где фабрикуют облака. Фантасмагория. Максим Сергеевич Горбушин

писала об Эмбер.

      – О Республике говорить что-либо плохо – это очень дерзко и смело, но, с другой стороны, глупо и бессмысленно.

      Для Эмбер это был тревожный звоночек, но она продолжала тихо сидеть в стороне, не проронив ни слова.

      – Заканчивайте свои монолог, – подвела черту Сара и сделала фальшивую улыбку.

      Никаких пререканий, никаких знаков протеста, никаких возгласов после этого не последовало. Обе женщины вновь приняли свои роли и продолжилось лечение в том виде, в котором мы знаем его лучше всего – через внутреннее страдание.

      – Внезапно, я осознала на сколько хочу свободы – вырваться из оков и делать все, что захочу. Я поняла, что должна чувствовать, жить, любить. Я словно поставила эти слова в рамку и сказала себе: «Вот это – мой настоящий факт».

      – Из-за этого ты и убила своего хозяина? – последовал грубый вопрос от мужчины, что сидел по правый бок от нее.

      – Он не был мне хозяином, – гневно вырвалось из Эмбер. – Не все факты на самом деле взаимосвязаны друг с другом, как вы думаете. Некоторые из них просто заводят в тупик, и это как раз тот самый случай. Осознание того, что я должна убить – пришло уже позже. Будто кто-то сказал мне на ушко: «Борись, бей, убегай, падай, лети, но прошу никогда не думай, зачем ты это делаешь. Ведь только так ты поймешь, что цели в жизни нет и единственное на что способен человек – это быть тем, кто исполняет приказы.»

      В тот самый момент я осознал привязанность к Эмбер, возникшую во мне так неожиданно, что я чуть не подпрыгнул. Когда она говорила, то в голове у меня проскакивало миллион теплых, нежных и чуть влажных мыслей Эмбер. Я чувствовал нашу с ней связь и как только ее слова доходили до моих ушей, то наши души словно переплетались и занимались любовными утехами, а когда она замолкала, то связь обрывалась. Слова тянули нас друг к другу, но в тишине каждый человек был сам по себе. И на сколько бы сильно я ни понимал ее, в любом случае каждый из нас прожил уникальную жизнь, а значит мы были единственные в своем роде, хоть оба и имели точки соприкосновения друг с другом.

      – Я хочу жить, как она, – проскользнуло у меня в голове так остро, что все мое мировоззрение изменилось, и жизнь, что была до этого, обратилось в прах.

      Но я оказался таким единственным. Уж не знаю, таблетки правды это или нет, но люди в конечном счете всегда орали, обзывали и ненавидели тех, кто не мог ужиться вместе с ними. Словно защитный механизм в их голове глаголил о вторжении на территорию и необходимости в срочном порядке заклеймить бунтаря в его явных позывах помочь остальным.