в него необжаренный лук, капала чуть-чуть растительного масла и говорила:
– Вот сейчас вскипит, и мы горяченького похлебаем. Вот увидите, от варева нам теплее станет. И ты, Андрюха, присаживайся – хлеба на всех хватит.
– Ты, Верка, совсем как мама разговариваешь. Спасибо тебе! – выразил благодарность ее растроганный брат. – Правда, носки для меня получились… без пяток.
– Ха-ха-ха! – смеется Вера. – Ну кто тебе в обушку заглянет? Зато на всю зиму хватит.
Как часто видел Андрейка на глазах сестры и брата горькие слезы! Особенно в те минуты, когда они, убрав все лишнее со стола, скрипя стальным пером, очень крупным почерком писали очередное трогательное письмо милой мамочке в далекую тюрьму.
Каждый раз, заканчивая нехитрый рассказ о трудном без нее житье-бытье, они в письме целовали ее миллион раз. А может, и больше, до тех пор, пока в нижнем правом углу на листке ученической тетради в косую линейку хватало места для нулей.
Это со временем Андрей узнал, что в семье Абрамовых сразу же после родов умер третий ребенок. И нашлись «доброжелатели», которые сгустили краски перед властями. И дали матери по суду несколько лет заключения.
А отец ничего не умел делать, потому что не имел специальности и его сразу «забрили» на фронт. Добывал кусок хлеба как придется, в основном разнорабочим. Для него, бывшего автоматчика, мирного времени не существовало. После контузии на фронте он все еще «воевал». О нем говорили, что у него «вся психика надломлена».
Что такое «психика», Вера с Вовкой объяснить Андрейке не могли. Может, лицо у него было слишком рябое? А может, зубы не как у всех людей – с блестящими, железными коронками? Им было страшно, когда отец приходил домой в сильном опьянении и грозил детям, что «возьмет их в плен», «к стенке поставит», а то и «из автомата расстреляет»…
Наконец, господь Бог услышал слезные мольбы детей, и их маму выпустили из тюрьмы. Наверное, впервые несчастные Вера и Володя ощутили небывало теплую заботу о себе и услышали ласковое слово. Тут и одежда чистая и выглаженная, тут и запахи густого борща или жареной картошки. Но отец встретил другую женщину, а мать с детьми переехали неизвестно куда. А вот куда? Этого не знала даже брошенная халупа с дверью, наискось забитой доской.
Что касается воспитания детей, то многие вопросы, связанные с этим, решали сходами. При конфликтных ситуациях, а их было не так уж и много, шли в сельсовет, как к верховному судье. Чувствовалось влияние общины, как в старину. Сейчас бы сказали – коллективизма. При этом придерживались определенных правил.
Редко какая из детских шалостей проходила незамеченной. Например, на улице зарвавшегося озорника мог остановить любой взрослый и напомнить ему о стыде и совести. Уж что-что, а эти слова впитывались в кровь и сознание основательно. Если не действовали никакие увещевания, считалось в порядке вещей оттрепать виновного за уши, выговаривая при этом, за что именно, чтобы тот больше так не делал.
Родители в таких случаях за провинившихся детей не вступались.
Конечно,