– Филипп! Притащи-ка мне какой-нибудь сучок починить уключину.
– Ладно, – ответил Филипп.
Но на всем берегу не росло ни одного дерева. Тогда молодой человек отправился к парку Вальфелю, находившемуся всего в нескольких десятках шагов от реки, и, не обращая внимания на запрещение статьей 394 Уголовного уложения, перелез через глубокую канаву, которая окружала имение графа Тремореля. Здесь он предполагал срезать ветку у плакучей ивы, которая свешивала свои ветви до самой воды.
Он уже было вытащил из кармана нож, воровато оглянувшись по сторонам, как тут же испугался и громко закричал:
– Папаша! Папаша!
– Чего тебе?
– Папаша, идите сюда, ради Христа, поскорее!
По тону голоса своего сына Жан Берто понял, что случилось нечто особенное. Он бросил свой ковш и побежал к парку.
Он также был перепуган тем, чего так испугался и Филипп.
У самого берега реки, в осоке и тростнике, плавал труп женщины. Ее длинные распущенные волосы переплетались с водорослями, а серое шелковое платье, все в лохмотьях, было испачкано грязью и кровью. Верхняя часть тела была погружена до самого дна, лицо было втиснуто в тину.
– Убийство! – проговорил дрожащим голосом Филипп.
– Это верно… – ответил Жан, – но кто же эта женщина? А что, если это сама графиня?
– Давайте посмотрим!
– Что ты, что ты, несчастная твоя голова! – воскликнул отец. – Разве можно прикасаться к убитому без начальства?
– Неужто нельзя?
– Я тебе говорю! Хлопот не оберешься!
– Не сбегать ли в полицию?
– Зачем? Нас же еще и обвинят!
– За что же, папаша?
– Как за что? Если мы отправимся к господину Куртуа, он же сам нас спросит, как и почему мы попали в парк Тремореля. Что тебе за дело до убитой графини? Найдут ее и без нас. Пойдем-ка отсюда…
Но Филипп не шевелился. Склонив голову и взявшись рукой за подбородок, он размышлял.
– Ведь мы же не дикари! – сказал он наконец. – Надо дать знать. Скажем господину Куртуа, что мы попросту плыли в лодке и заметили это тело издалека.
Старик сопротивлялся, но, видя, что сын пойдет и без него, последовал за ним.
Они вновь перескочили через канаву и, оставив на траве свои снасти, со всех ног пустились к дому мэра Орсиваля Куртуа.
Весь дом еще спал, когда отец и сын Берто оглушительно застучали в дверь дома Куртуа.
Через довольно долгий промежуток времени в окошко нижнего этажа высунулся заспанный полуодетый слуга.
– Что вы тут делаете, негодяи вы этакие? – закричал он на них.
– Нам нужен господин мэр! – отвечал Жан Берто. – И как можно скорее! Разбуди его, Баптист, тебя от этого не убудет!
– Не убудет… Не убудет!.. – проворчал Баптист.
Через несколько минут их ввели к господину Куртуа, маленькому рыжему человечку, который был недоволен тем, что его так рано подняли с постели.
– Господин мэр, – начал Филипп, – мы с отцом пришли сообщить вам об одном страшном несчастье. У Треморелей совершено преступление.
Куртуа был знаком с графом. При этом сообщении он побледнел как полотно.
– Батюшки-светы, – забормотал он, будучи не в силах скрыть свое волнение, – вы говорите, преступление?
– Да, мы сами видели мертвое тело, вот как вас сейчас. Может быть, это сама графиня.
Мэр в смущении поднял руки к небу.
– Но где? Когда? – спросил он.
– Сейчас, в парке. Мы хотели ставить верши и увидели…
– Это ужасно! Какое несчастье! Такая достойная женщина – и вдруг… Но это невозможно, вы ошиблись! Меня бы предупредили…
– Да глаза-то у нас еще есть, господин мэр…
– Такое преступление – и вдруг в моем городе! Хорошо, что вы мне сказали. Сейчас я оденусь, и мы побежим… Подождите немножко! – Он подумал с минуту и позвал: – Баптист!
Слуга находился недалеко. Он подслушивал и подглядывал в замочную скважину.
– Чего изволите?
– Беги скорее к мировому судье, – приказал ему мэр, – не теряй ни секунды; скажи, мол, преступление, убийство! Пусть идет быстрее сюда! А вы, – обратился он к Берто и Филиппу, – подождите меня тут. Я сейчас оденусь.
Через четверть часа к мэру Орсиваля явился мировой судья, как его называли в округе – отец Планта.
– Говорят, убита госпожа Треморель? – спросил он еще в дверях.
– Да вот, болтают эти двое! – ответил ему мэр, успевший уже одеться.
– Это очень прискорбно, – сказал отец Планта. – Я послал за жандармским бригадиром. Он нас догонит.
– Так пойдемте! – ответил Куртуа. – Моя перевязь у меня в шапке.
И они пошли.
Филипп с отцом шествовали впереди, молодой человек – с готовностью услужить, а старик – мрачный, занятый