лаем собаки и выстрелом совсем рядом прокричала сойка. Егорыч бережно поднял соболя, отряхнул снег, иголки, подозвал пса и достал из кармана печенье. Боцман быстро его разжевал, проглотил, а потом стал нюхать соболя, смотреть хозяину прямо в глаза, сильно виляя хвостом, и, осмелев, попытался даже прихватить его зубами. В другое время и при других обстоятельствах Егорыч повел бы себя строже и наверняка наказал бы собаку. Но в этот раз, держа в руках еще теплого зверя, он понимал, что этот соболь – первый для Боцмана и… один из последних для него. Старый егерь только улыбался и вздыхал, просто наслаждаясь охотой.
День приближался к обеду, когда они вернулись в зимовье. Вечером, сидя у печки, Егорыч чаще обычного разговаривал с собакой. Боцман слушал ровный, хриплый голос, для приличия крутил головой и, лишь услышав кличку, вздрагивал, смотрел в глаза, морщил нос и растягивал в собачьей улыбке черные губы. Потом опять ложился, шумно дышал и с интересом смотрел, как от выдыхаемого воздуха взлетают лиственничные иголки.
Жизнь шла своим чередом. На следующий день пес загнал несколько белок, потом еще соболя… и еще. Постигая охотничью науку, Боцман кружил по тайге и работал, работал. По вечерам, лежа под нарами, засыпал, слушая гул печки, во сне вздрагивал, перебирал лапами, переживал увиденное за день. По всем правилам охотничьей науки ему бы не растягиваться в тепле, а, свернувшись калачиком, спать на снегу в ямке или, на худой конец, в сенях зимовья. Но хозяин не оставлял его на улице. Жалел…
Шли последние дни ноября. Снега выпало много, реки замерзли. Боцман познакомился с выдрой, и от этой встречи у него осталось несколько памятных шрамов. Соболи стали попадать в капканы, да и глубокий снег уже не давал собаке возможности работать и загонять их.
Однажды, обходя участок, они увидели чужие лыжные следы. Еще больше удивился Егорыч, когда увидел свежесруб-ленную жердь и соболий капкан. Преследование было недолгим. Вскоре они догнали двоих людей, поставивших к этому времени с десяток капканов. Боцман не знал, о чем они говорили, но по резкому тону хозяина понял: тот сердится.
Возвращаясь в зимовье, они сняли капканы чужаков. Снимали вдвоем. Забегая вперед, пес их злобно и старательно облаивал. Так усердно, что хозяин пошутил:
– Боцман, если ты так будешь лаять, то все капканы закроются сами.
Слов пес не понял, но тон их был дружелюбным. Он повернулся, проскальзывая по снегу, подпрыгнул, лизнул Егорыча в щеку и увидел в его глазах, в самой их глубине, тревожные огоньки.
К ночи подул западный ветер, мороз стал слабеть, деревья в тайге перестали потрескивать. Егорыч улегся на нары, долго ворочался, вздыхал. Боцман, набегавшись за день по глубокому снегу, уснул сразу, но среди ночи проснулся от незнакомых и непонятных звуков… Прислушавшись, заметался по зимовью, яростно рыча. Пламя рванулось по облитой бензином двери, забралось под крышу, охватило всю избушку. Хозяин схватил ружье, куртку, резко толкнул