собираться с силами. Сердце гулко стучит. Я выглядываю в каждое окно, ожидая, что с той стороны вот-вот возникнет незнакомое лицо. Нет, ничего не происходит. Бреду обратно в гостиную. Здесь жуткий холод, руки и ноги у меня ледяные. Я специально выключила отопление, чтобы не уснуть. Опустившись на колени, укладываю крест-накрест щепки и поленца на колосник дровяной печи и чиркаю спичкой. Пламя весело трепещет в знак приветствия, и мне уже не так одиноко.
Я немного приободряюсь, когда вспоминаю, что через несколько часов заберу Бренуэлла. Очень по нему соскучилась. Он маленький, но совершенно очаровательный. Я то и дело привожу его на работу, чтобы порадовать подопечных – некоторым больнее расстаться с питомцем, чем с домом. До чего приятно наблюдать восторг на лице миссис Томас, когда Бренуэлл устраивается у нее на коленях и она гладит его артритной рукой.
Освежитель с легким шипением выбрасывает в воздух ванильную струю, я от неожиданности вздрагиваю, оборачиваюсь и замечаю на книжном шкафу розовую коробку в цветочек. Она притягивает меня, словно магнит, и хотя я сопротивляюсь, хотя знаю, что это мучительно, все-таки достаю ее со шкафа и приподнимаю крышку.
Смотрю на то, что не хочу видеть. Глаза затуманиваются. Моя жизнь раскинулась передо мной веером глянцевых снимков шесть дюймов на четыре. Я лелеяла слабую надежду, что она, точно стеклянной перегородкой, разделилась надвое – лица из воспоминаний останутся неизменными, и болезнь затронет только настоящее и будущее. Я жестоко ошиблась. Наугад вытаскиваю из стопки снимок. Многие годы собиралась купить альбомы, как делала мама. Фотографии помогли мне выжить, когда ее не стало. Мы с Беном часами сидели, прильнув друг к другу и листая страницы прошлого. Делились воспоминаниями: жарко´е, шипящее в духовке по воскресеньям, золотисто-коричневые йоркширские пудинги. То, что мы не хотели забывать: теплое молоко перед сном, горячий шоколад, который мы помешивали до молочной пенки и пузырьков. Благодаря этим воспоминаниям краски в моей памяти не поблекли, в отличие от некоторых старых снимков в коробке. Моя мама никогда не станет черно-белой. Я бесконечно благодарна, что в те дни фотографии не хранили в облаке – запароленные, недоступные, навеки потерянные, как и человек, который с любовью их снимал. Наверно, поэтому я и распечатываю свои.
«Старомодно», – говаривал Мэтт, когда я поднимала с коврика перед дверью очередной пакет с фотографиями. «А теперь живо надевай фартук и марш на кухню, женщина!» – шутил он, хлопая меня по мягкому месту.
Он всегда умел рассмешить, как никто.
На снимке у меня в руках мы смеемся. Не Мэтт: Крисси, Джулс и я. Тридцатилетие Джулс. Мы нарядились в ярко-розовые футболки, на которых толстыми черными буквами написаны наши имена. Мы с Крисси прислонились друг к другу головами, наши светлые пряди переплелись. Жаль, что ее нет рядом. Надо завтра купить телефон, чтобы быть на связи. Бен уже аннулировал мои банковские карты.
При мысли о Мэтте я роюсь в коробке. Щемление в груди не дает пальцам остановиться. Я знаю, что здесь есть парочка наших