была скучной, как день, который то и дело вытрушивал из туч дождинки.
Ни ливня или еще там какого-то потопного явления, предсказанных синоптиками, не наблюдалось.
Тучи, можно сказать, сорили дождем, и не более этого.
Так вот, в книге говорилось об американских писателях.
Остановился на Марке Твене.
Что-то из его творений он читал.
Вот только упомнить никак не может, что именно.
Хотя «Тома Сойера», кажется, написал он.
Но о чем там повествуется, как обухом отшибло.
Зато какие рулады наворочены о том, как Марк велик.
– Ну что же, – сказал Максим, закрывая книгу об американских писателях. – Читателем тоже надо родиться.
Эта фраза понравилась.
И он стал к ней присовокуплять другие.
– Ученье – свет, а неученье – тьма.
Сказано верно, но уж больно на обязаловку тянет, как ленинский причит «Учиться, учиться и учиться…».
Тут с ума сойти можно!
Да они, наверно, все чокнутые, эти ученые.
Так их и тянет перещеголять друг друга.
В умности, конечно.
А книгу об американских писателях Максим подхватил у изголовья жены.
Вера даже делала в ней какие-то закладки.
Сложная жизнь у нее.
Она даже как-то сказала своей той подруге, которую он возил:
– Душа у меня – это кокон страданий. Но все равно требует впечатлений.
– Новых? – уточнила подруга.
– Всяких.
Она чуть подумала и призналась:
– Хотя тут я бессовестно лукавлю.
Максим действительно не знал имени Подруги Жены.
Потому как та звала ее как-то больно примитивно – Она.
Так и говорила: «Она звонила. Завтра обещала приехать».
Про себя Максим в этом слове поменял ударение и стал звать ее Она.
И именно с О́ной у Веры беседа, хоть и с заковырками, но шла все же гладко.
Например, Она спросит:
– Ну, не расширилась у тебя география мученичества?
И Максим уже стал понимать, что О́на поинтересовалась: не ездила ли Вера куда по своим делам?
А тем временем вереница событий увлекла Максима в зону более свободного общения, чем собственная семья.
Стал он захаживать в забегаловку, что открылась неподалеку от их дома.
И совершенно там не пил, тем более не куролесил: слушал, вернее, прислушивался ко всему, о чем вели речь, и присматривался к тому, что было в новинку.
Один, например, старик через пипетку поил пивом канарейку, которую – в клетке – постоянно носил с собой.
И всем говорил:
– Это моя единственная движимость.
Общий доступ позволял заглядывать сюда и бабам.
– Тут свободная зона общения, – кивнул как-то на двух особ один усач с разбойно-громобойным голосом.
И именно о нем одна из тех, на кого он уповал, сказала:
– В церкве я его раньше слышала. На крылосе. Ну, скажу тебе, бас!
Среди завсегдателей питейки Максиму бросился в глаза