судьба в одном экземпляре
Генка, будь человеком
Повесть в письмах
Вместо пролога
Призыв и умоление: «Генка, будь человеком!» – больше всего запал в мою память. Так мне говорили, верша мое воспитание; повторяли, прося сходить, скажем, в булочную или еще какой магазин; твердили, давая понять моему заднему месту, что за всякое зловредство всю жизнь будет доставаться именно ему. Даже трудно перечислить случаи, в которых я слышал эту, набившую оскомину, фразу.
Себя я помню лет с трех. Жили мы в то время в Вольном ауле близ Нальчика. Из подробностей местности, которая меня окружала, память сохранила не горы с сахарными головками, не реки с шипящей – похожей на газировку – водой, а одинокое деревце, на котором не было листьев. Нет, оно не засохло. Просто его корни перепутали зиму с летом. В то время, когда в лесах бушевал листопад, оно начинало листветь.
Запомнился мне и Люль – кабардинец, у которого мы квартировали. Не помню, был он охотником или нет, но на высоком шесте во дворе висел у него убитый орел. Кого он устрашал, понять тогда не хватало моего соображения.
Ел Люль один. В это время жена его – сухонькая бледнолицая горянка – стояла у порога, а у ее ног – в выжидательных позах – сидели дети. Обглодав кость, хозяин бросал ее на пол, и ребятишки устраивали далеко не веселую возню.
Еще я помню, как мы с мамой ходили в горы, по-моему, за ягодами. Правда, слово «ходили», видно, не очень точно отражало род моего передвижения. Шла мама, а я, пробежав два десятка шагов вприскочку, просил взять меня на руки. Так мне было дальше видно.
Я не могу вспомнить подробности нашей встречи с дикими кабанами. Но она произошла. И мама бежала со мной на руках, жарко шепча мне в ухо: «Господи, пронеси!»
А потом был дождь. Он застал нас далеко от аула. И мама укрыла меня зембелем, в который мы так и не собрали и десяток ягодок.
Еще я помню, как мы тонули в Нальчике. Река эта, как и все горные реки, шалая. То плетется у ног смиренным ручейком, то взыграет – удержу нет. В ту пору, видно, где-то в горах прошли дожди, и Нальчик «пошел в разнос». Сунулись к всегдашнему броду. А там уже глубоко. Решили найти, где помельче и, видимо, в самую яму угодили. Лошади поплыли, телега – тоже. Мама подняла меня над головой и опять стала шептать молитвы.
И однажды нам Бог помог. Как-то раз сказала мама, что у нас совсем нет денег. «Господи! – взмолилась она. – Да пошли нам…» Только она это изрекла, под ногами что-то зашуршало. Я нагнулся первым. И поднял денежную бумажку. «На, – протягиваю маме, – от Бога».
В Нальчике мама работала на фабрике ручной вязки ковров. Как это там делалось, я не знал. Но одно помню, начав вышивать на мешковине какой-то рисунок дома, она так и не кончила его до самой смерти.
Уезжали мы почему-то спешно, и я, вызвав смех у всех, кто был рядом, крикнул: «До свидания, Нальчик! Больше мы сюда никогда не приедем!»
Мы уехали в Новую Анну, на мою родину. Из всего, что я там запомнил, сколько-то стоющим были три обстоятельства. Первое, у деда в Староаннинской меня впервые посадили на лошадь,