ноября 1573 года, в канун Рождественского, или, как его называли, Филиппова, поста, на царский пруд, изобиловавший рыбой, согнали десятка два мужиков. На еще не окрепшем льду они пробивали громадную полынью. Их понукал усердный Никита Мелентьев, налево и направо раздавая затрещины. Этот воспитательный жест каждый раз встречался дружным хохотом: на берегах собралось множество любопытных. И хотя давно привыкли к государевым причудам, все ж удивлялись: «Обаче, зачем сия прорубь?» Стражники, сами толком ничего не знавшие, шутковали: «Раков ловить сей час полезете!»
Тайну знал лишь сам государь.
И сия тайна была ужасной.
Царская милость
В Кремлевском дворце вновь шумел пир.
Бояре, разодетые в тяжелые кафтаны золотой парчи с горностаевой опушкой, утробно рыгали:
– И то, последние разы гуляем! В Филиппов пост станешь тощим, яко овечий хвост.
Вот и отъедались, обжирались до бесчувствия, до несварения желудка.
Государь ел мало, но пил, как всегда, за троих. Внесли перемену кушанья. Восемь слуг водрузили на столы подносы с жареными журавлями. От каждого по кусочку отведал сам повар – таков порядок! Кравчий нарезал журавлей. Государь принял из его рук оковалок, обвел тяжелым взглядом сотрапезников: кому оказать почет, кого угостить?
Все замерли, а поп Никита, бывший некогда головорезом-опричником, потный, заросший волосом громадный мужчина, пробасил в ухо Скуратову:
– Тебе, Малюта, государь даст брашно…
Но царь обнес своего любимца, а кивнул стремянному:
– Сие от щедрот наших Никите Мелентьеву!
Мелентьев поднялся, поклонился столь низко, что смолянистые волосы свалились в лохань с солеными огурцами.
– Спаси Господь тебя, государь-батюшка! Мы все пьем за твое здравие – до дна!
– До дна, до дна! – загалдели за столом, жестами и поклонами выказывая свою преданность и любовь.
А далее случилось нечто вроде бы безобидное. Но как это бывает, имело оно самые неожиданные и страшные последствия.
Донос
Раскрасневшийся от выпитого, а больше от счастья, – сам государь его выделил! – Мелентьев вдруг обратился к царю:
– Иван Васильевич, батюшка ты наш! Как же мы тебя любим, как мы к Господу взываем о твоем благе, а эти бесовские отродья, изверги твои, заплутаи негодные…
Государь свел брови:
– Не гугни, стремянный! Какие заплутаи?
Мелентьев стукнул кулаком себя в грудь:
– Да бояре-изменники! Страдники позорные, они попрятали своих дочерей и жен по дальним вотчинам. А поч-чему? – Язык пьяно запнулся. – Мы-де знаем причину. Ишь, гнушаются…
За столом все враз смолкли. Стремянный говорил правду: Москва, устав от бесчинств Иоанна Васильевича, пустела с каждым днем. Но в присутствии государя такое мог ляпнуть или совсем глупый, или зело пьяный.
– Ты, стремянный, дело говори! – вкрадчиво молвил государь. – Али виновного назвать умеешь?
– Умею! – куражно выкрикнул