вам… когда я пришел домой, около девяти часов, на автоответчике была запись звонка Кости…
– Запись меня не интересует… – как-то странно сказал Башилов. – Девятаев был убит в промежутке от восьми до десяти часов вечера во вторник, двадцать третьего сентября… Вы все улавливаете?
– Вы что, хотите меня арестовать?
Он ответил не сразу. Казалось, задумался о чем-то постороннем, не относящемся к делу, из-за которого он пришел сюда.
– Нет. Пока еще нет, – он достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку в коричневом переплете, перелистал ее, отыскивая нужную страницу. – Это мы всегда успеем сделать, не так ли, Александр Николаевич?
Теперь-то я начинал потихоньку понимать, в чем дело. В первую нашу встречу капитан невозмутимо проглотил все те ироничные резкости, которые я позволил себе в его адрес. Сейчас настал его черед. В этой пьесе важно точно знать свою роль. И я в самом начале играл чужую. Башилов решил напомнить мне, что пришло время играть по его правилам.
– Итак, в девять часов вы, по вашим словам, пришли домой? – его вопросы звучали размеренно, весомо, как бы подчеркивая, что период шутливых интонаций остался далеко позади. – А где вы были до этого?
– В кафе «Изольда», – я искал свой тон, отстраненный и конкретный. – Пришел туда где-то в шесть вечера…
– Кто это может подтвердить?
– Бармен. Он меня хорошо знает.
– Та-ак. – Башилов листал записную книжку. Со стороны могло показаться, что заранее подготовленные вопросы рассыпаны по всей книжке, без всякой последовательности и следователь сейчас пытается отыскать следующий по логике вопрос. На самом же деле я вдруг понял, что капитан уже расставил невидимую сеть и вся эта суета с записной книжкой – показуха, маскировка. Он чего-то ждал, может быть, телефонного звонка или неожиданного гостя. И это меня смутило больше всего. Вне всякого сомнения, Башилов был хорошим профи и ничего не делал случайно. Если бы я и был убийцей – мне пришлось бы сильно поволноваться. Но чего он ждал? Какова была его тайная цель? Я терялся в догадках.
– Пришли в шесть и ушли?.. – Башилов напоминал в эти минуты робота, холодного, по-своему умного и жестокого той жестокостью, в которой нет ничего личного. Он выглядел винтиком заведенной машины правосудия, способной перемолоть и виновных и безвинных. В моих глазах он становился похожим на тех неизвестных мне следователей тридцатых-сороковых, которые выстраивали свои обвинения с иезуитской изощренностью и маниакальной изобретательностью. Вина человека делалась тем очевидней, чем нелепей выглядело предъявленное обвинение.
– Ушел где-то в половине девятого, – я начинал понимать, что терпения ему не занимать. И это ведь еще только начало.
– С девяти часов вы находились здесь? Один?
– Естественно, – подтвердить или опровергнуть это обстоятельство было трудно. Я вспомнил о звонке Лены. – Кстати, мне позвонила ночью Елена Раводина…
– Когда это было?
– Может быть, в двенадцать?
– Может