«примитивных» культурах он погибал и физически). Агональные состязания строили очень жесткую пирамидальную иерархию жрецов-пророков-поэтов, среди которых только первый, только победитель нес истину, а все остальные – ложны в той или иной мере. Единственность, уникальность истины и ее пророка оказалась тяжкой уздой раннего человечества.
Пошли вьетнамские лавочки под общим названием «Дары моря». Мне кажется, что вьетнамцы и есть настоящие дары моря, а вовсе не рыбины, крабы и креветки, которыми вьетнамцы торгуют. В море вьетнамцы рыбу и прочий сифуд не ловят – оно само у них ловится.
Весь вид азиатско-латиноамериканских обитателей Мишен стрит свидетельствует об их полной поэтической невменяемости – с такими сморщенными судьбами и лицами нельзя писать или читать стихи. Практика ежедневных мелочных страданий выживания делает этих людей ненужными для счастья.
Вы когда-нибудь слышали античные стихи на античном языке? – Особенно грозны были стихи пифии, пророчества, даваемые в Дельфах очередной штатной любовницей Аполлона. Геродот и Гесиод производят сильное, почти шокирующее впечатление. Это – окровавленная трагическая поэзия, еще не ушедшая далеко от нечленораздельной ритмики первого человеческого слова, выросшего на агонии нашего зверства. «Илиада» гораздо ближе расположена к первым, онанистическим опытам в поэзии, чем к рафинированной философии Иосифа Бродского.
Распад поэзии начался там же, но чуть позже, в V веке до Р. Х. Платон вводит понятие поэзисакак противоположное и враждебное праксису (благодеятельности, творению Добра). Поэзис, по Платону, превращается в занятие недостойное, постыдное, бесполезное, безнравственное. Платон размещает поэтов на самом дне своего идеального общества, возглавляемого мыслителями. По сути, Платон провел самую сильную за всю историю человечества революцию: он низвел сознание, самовыражением которого является поэзия, и возвысил, возвеличил мышление, обрекая все последующие генерации на путь познания мира, а не его осознания. И пусть на совести Платона останется поэтическая сущность его личного мышления – мышления глубоко онтологического (мировоззренческого), еще не оснащенного логикой Аристотеля.
И уже при нем, при жизни Платона, поэзия из пророческого дара и жанра дифирамбов стала превращаться в злопыхательство и зубоскальство комедий Аристофана, в «козлиный рев» трагедий Софокла и Эврипида («трагедия» по-гречески означает «песнь козлов»)
Нынешняя поэзия, поэзия верлибра, поэзия глубочайшего внутреннего переживания и самозаклания на жертвенный тетраксис, поэзия, лишенная изящной словесности и близкая к человеко-звериному крику – не есть ли путь нашего возвращения к природе, не есть ли путь одичания человека и его развоплощения в жанре биологического суицида по Дарвину?
Нашего брата и особенно сестру видно издалека по развалистой походке и фигуре— они выглядят