и снова, опять и опять, что же случилось с деньгами в день ярмарки.
– Да размышляй я над этим хоть год напролет, – сказал себе Шенна, – все равно не понять мне, что все это значит.
И по пути он беспрестанно ощупывал левой рукой жилет, где во внутреннем кармане лежал кошель, а правую руку по локоть засовывал в карман штанов, перебирая пальцами золотые монеты.
ШИЛА: А что ему пользы перебирать монеты, Пегь?
ПЕГЬ: Об этом я ни сном ни духом, Шила. Но в любом случае именно так он и делал, и притом не переставая, покуда не пришел домой.
Расположение духа у него сделалось бодрее, а муки и яблок ему хотелось больше, чем накануне. И Шенна их съел предостаточно. Так он ел и размышлял еще долго. Наконец перестал и хлопнул ладонью по колену.
– Клянусь Святым Писанием, – сказал Шенна. – Если бы Диармад увидел, как я купил того вороного коня, кто знает, когда бы закончились расспросы. Мне бы от него было не отвязаться. Уж слишком он настырный. Стоит только придумать тебе объяснение, и вроде решил, что ты уж от Диармада избавился, глядь – а он опять на тебя наседает, да еще крепче. Может, в конце концов, оно и к лучшему, что не купил я ни коня, ни коровы. Мне же все равно, раз у меня теперь есть деньги. Лошадь бы эта меня угробила, и тогда мне бы и тринадцати лет не перепало. А что до коровы, так теперь нет мне нужды искать жену, чтобы корову доила. Пожалуй, все, как вышло, оно и к лучшему. Что человеку не по нутру хлеще смерти, может обернуться его главной удачей, как говорится! Сошью-ка я эти башмаки, а потом пойду к Диармаду и возьму кожи на два фунта, а после на четыре, и так дальше. Ха-ха! Диармад, да-да-да! Дело покатится своим чередом, а ты об этом и знать не будешь. Ну не болван ли я, что сразу про это не подумал? Конечно, нет для меня ничего хуже молвы о том, каким путем я раздобыл деньги. Скажут еще, что я их у кого-нибудь украл. А вот когда они станут появляться постепенно, всяк решит – и в этом не будет ничего удивительного – что я их заработал своим ремеслом.
Скумекав это, он зачерпнул еще немного муки и съел, затем наметил еще одно яблочко и сжевал его. А после придвинул к себе кожу, и дратву, и воск, и тонкие шилья, и толстые шилья, и колодки и принялся за работу. А за работой была у него привычка бормотать и напевать, и вот какую песенку пел он чаще прочих:
Ох, беды и муки тебе,
Ведьма ворсистая!
Ненависть ты на меня навлекла
От женщин Ирландии.
Оба уха твои велики,
Как лопата совковая,
Слишком хлебало твое здорово́ —
Ну и рот у тебя.
Если б дали угодья мне
За тобою в приданое
От Руахтаха до Большой реки
И до Малы на севере,
Всех коров, что только ни есть
На лугах у Кледаха[8],
Я все равно бы не стал
Жизнь с тобою делить!
Глава шестая
ГОБНАТЬ: Забавная песенка. Только интересно, почему он назвал ее «ворсистой ведьмой». Верно, у нее была жидкая борода, как у Барсучьей