чёрная беда.
…Занавески белые низверглись
На окне в Ильинском. Навсегда.
15
Сквозь войну слепую, Боже правый,
Высшею молитвою храним,
Прах её с сестрицею Варварой
Вёз игумен пермский Серафим.
И вели мятежные дороги,
Укрывая тайной, как могли,
Пробивались траурные дроги
На имперский краешек земли.
Дальше по морям и океанам
Путь им устилали небеса,
И на горизонте осиянном
Белые вздымались паруса.
Скрыли мощи в граде безопасном,
Где над ними плакал Серафим,
Где могла быть белою и красной
Церковь при тебе,
Иерусалим.
…Звон вечерний золотит долины,
Гроб Господень в Славе вековой,
Рядом – храм Марии-Магдалины,
Где царит завещанный покой.
Здесь смогли, не ведая предела,
Её мощи святостью прослыть,
Ими землю русскую сумела
Со Святой Землёй соединить.
Что нам делать
с мыслью беспросветной,
Что все храмы наши на крови?
Утешает нас Елизавета
Как жена великая любви.
Послесловие
1
Ночь тиха, пустынна…
только где-то
Одиноко колокол гудит…
Бабушка моя Елизавета
У окна раскрытого сидит.
Ласковые выплаканы очи,
За детишек Господа моля.
…Белый-белый светится платочек
В деревянной рамке жития.
Как её мне памятно окошко
В том саду, где вишня и сирень!
Серебрится лунная дорожка,
И лежит заштопанная тень.
Затаилось прошлое…
Как будто
Не бывать ни мору, ни войне,
И о том, что скажет репродуктор,
Ходики судачат на стене.
Стрелки их, колючие,
как спицы,
Вяжут жизни простенький узор.
Бабушке и за полночь не спится,
Может быть, не спится…
до сих пор.
В этом странном мире заоконном
Как бесценный,
вымоленный дар
Расстилает бабушка церковный,
Весь потёртый в сгибах календарь.
Словно карта мира –
он огромен,
Метками повсюду испещрён,
И других не ведомо ей, кроме
Этих Богом явленных времён.
Потихоньку
в дымке предрассветной
Вычисляет даты и года,
В кухне, на клеёнке разноцветной,
Чей узор не свянет никогда…
2
Там, где Волга
бликами искрится,
Вижу дом, порушенный давно,
Сирины, исчезнувшие птицы,
Заглянуть пытаются в окно.
Жизнью обозначенные мели
Понамылись вечности рекой.
Выбелили певчие метели
Стены –
материнскою рукой.
Общий стол
под