а не лоб, – причем каждый из них запасался известным приношением. Почти все они сплошной массой толпились в длинном и просторном коридоре, который представлял из себя подобие вокзала железной дороги».
2
Город наш в бытность мою и Глеба как бы делился на две части: парадную и мастеровую, которые разительно отличались. Парадная в духе градостроительных реформ Екатерины Второй была полукольцом, в центре которого возвышался кремль. А от него, как ступицы в тележном колесе, расходились улицы, куда по вечерам, когда зажигались масляные фонари, стекался наш провинциальный «бомонд», не боясь переломать ноги в рытвинах и канавах, потому что эти улицы были мощеными. Шла сюда и чиновничья, и купеческая братия, и мастеровой люд, чтобы, и на людей поглядев, и себя показав – тоже не лыком шиты! – провести сокровенные минуты подальше от бледных фонарей, блюстителей «пристойного» времяпрепровождения. Здесь, на заросших лебедой и подорожником узеньких улочках, застроенных кое-как сколоченными хибарками, любовь была откровеннее и не боялась даже собачьих оркестров. Здесь ее свидетелями были только звезды, которые казались особенно яркими в кромешной темноте.
Был у нас и свой Невский проспект – Киевская улица – который нас, юнцов, привлекал в особенности. Не только тем, чтобы поглазеть на причудливые наряды, хотя чаще всего мы были к этому равнодушны. А своими кондитерскими, пряничными, цирульнями и даже трактирами, сцены возле которых затмевали чопорность чинных прогулок.
Глеб проучился в тульской гимназии до четвертого класса, а затем, с перемещением отца в Чернигов, поступил в тамошнюю гимназию и окончил курс. Там при участии гимназистов издавал рукописный журнал.
Я не хочу сказать, что гимназия славилась своей литературной жизнью, как, скажем, Царскосельский лицей в пушкинские времена. Но вот и Глеб в гимназические годы потянулся к литературе, да и я упражнялся в сочинении сатирических сценок, материал для которых черпал на тульском Невском проспекте.
Тула прославилась не только своими оружейниками и умельцами, подковавшими «аглицкую» блоху. Была там в шестидесятых годах и весьма колоритная личность управляющего Тульской казенной палаты, которая сочинила сказку о том, как именно здесь, на Упе, один мужик двух генералов прокормил. Глеб Успенский к тому времени успел прославить наш богоспасаемый город, вывернув наизнанку всю его подноготную в «Нравах Растеряевой улицы». Может, и потому еще… «Растеряевка» произвела на Его Превосходительство из Казенной палаты (а это, как вы уже догадались, был Салтыков) столь тягостное впечатление, что худшего места для мрачных прогнозов о своем послед-нем часе он и придумать не мог.
– И будет это непременно в Туле! – не раз в ипохондрии вещал он. – На пустыре, среди прочих отбросов. И оросит мою могилу пропитый монах, которому некуда будет деть пьяную немочь. И вырастут на ней…
А что вырастет, тут уж не хватало и богатой фантазии сатирика.
Пересказывали