на мой вопрос, пробубнил самому себе Лешка.
– Леш, а ты чего здесь? – медленно приходил я в себя.
– Тебя Исаев велел домой отвезти, если очнешься, – как мне показалось, очень зло ответил мой друг.
Я с ужасом представил, что надо вставать, куда-то идти, потом ехать…
– Не-е-е-е… – очень длинно протянул я, – не надо, я лучше уж тут…
– Ну и хрен с тобой! – еще больше злясь, проговорил Лешка. – Жив и то ладно.
– А где все? – начинал проникать в действительность я.
– В пизде на верхней полке!
Лешка совсем выходил из себя, и я никак не мог понять, в чем причина. В моей памяти образовалась дыра, и цвет у дыры той был черный. Я ничего не помнил. Ну не совсем ничего, помнил музыку, помнил качающимися качелями стол… помнил даже свой дурацкий вопрос: «Худа ты мне это хладешь-то?..» – но далее ничего. Не помнил даже, кто, что, зачем, и куда мне это клал.
– Леш, – простонал я, – не помню ничего!
– Совсем ничего? – спросил он каким-то издевательским тоном.
– Почему ничего? – нелогично возмутился я. – Музыка была…
– Му-у-зыка! – почему-то задумчиво протянул Лешка. – Му-у-зыка, повторил он.
Лешка мне казался странным. Я не понимал почему.
– Ну, ты поедешь, или не поедешь? – заканчивал разговор Лешка.
– …Давай отложим это на… некоторое… неопределенное в будущем время, – запросил я.
– Хуя се! – переходя на фальцет, возмутился Лешка, – графин какой!
Я понимал – что-то случилось и это что-то связано со мной!
– А Тонеч… Антонина здесь?
– Ага, Тонечка твоя здесь. Да только не про твою честь! – отрезал Лешка.
У меня диван ушел из-под задницы! Меня посетило понимание, что действительно что-то случилось и не только со мной, но и с Тонечкой Воробьевой!
– Апохмелись, Светлейший, – толстовским Петром Первым кинул мне Лешка, указав на стол, – пиво тебе привез.
Пиво я не любил. Состояние такого похмелья вообще было мне несвойственно.
Эта нелюбовь выражалась еще и социальной причиной. Недалеко от моего дома была торговая точка. Каждое утро машина привозила старую, обшарпанную железную бочку, оставляла с бочкой толстую и равнодушную продавщицу с неимоверно яркой помадой на пухлых губах. К бочке выстраивалась огромная очередь из страждущих алкоголиков…
Эта бочка, с принадлежащим ей хвостом алкоголиков, отравляла жизнь всем жителям двора со всеми, сопутствующими этому отравлению, побочными эффектами.
Лешкино слово «пиво» в моем отравленном сознании представилось в виде как раз вот такой разливной бочки на колесах. Бочка стояла посреди мониторки, занимая почти все пространство. Пространство еще продолжало поворачиваться, хотя уже не так отчетливо. Зато бочка стояла незыблемо! Ярко-помадная продавщица, колыхая жировыми складками на лице и шее, тоном вокзальной дикторши строго проговорила: «Мужчина, шампанским не торгуем!»
Это представилось так ярко, что я