Кизимов. – Впереди я просветов не вижу, светлое все позади. Тоска, брат!
За окном медленно обретал очертания мир. Словно проявлялась огромная объемная фотопластинка. Выступили из мрака угловатые очертания соседних домов, стали различимы деревья и детский городок, который заботливые турки поставили из остатков стройматериалов, которые выбросить было жалко, а в Турцию везти ни к чему.
– Засиделись мы у тебя, – спохватившись, сказал Карамышев.
Заглядывая с балкона в комнату, он скомандовал:
– Подъем, мужики! И со стола уберите, не станет же Николаич за нас корячиться. Ему трудно одной рукой посуду мыть!
Собирались недолго и шумно.
В прихожей перецеловались.
– Забываешь ты нас! – упрекнул Кизимова Карамышев. – Заглядывай, Николаич, мы ведь скучаем! Мы понимаем, трудно сейчас. Можешь без водки и без цветов.
Выйдя на балкон, Сергей Кизимов смотрел, как они уходят. Бывшие разведчики, они и сейчас шли след в след, медленно и неотвратимо растворяясь в непрочных утренних сумерках.
Они ушли, и снова Сергей Кизимов остался один.
Сев на диван, он налил себе водки и залпом выпил, чувствуя медленно захватывающий тело болезненный озноб поднимающегося давления. Он снова, в который уже раз вспомнил тот самый бой, еще раз попытался все оценить беспристрастно и с горечью понял, что он все равно не успел бы со своей снайперской винтовкой, будь даже он неоднократный чемпион мира по биатлону. Ему ведь не по мишеням приходилось стрелять – по людям.
А ребята правильно сказали, он их стал забывать.
Они приходят, а их старшина у них появляется все реже и реже. Надо к ним ходить, пусть даже и без цветов.
Он лег на диване, уставившись невидящим взглядом в потолок, и стал вспоминать, кто из них и где лежит на Центральном кладбище.
Красный шпенек
С утра зашла дочь.
У нее был выходной, поэтому она сварила ему щи, сделала мясо в горшочке и, весело напевая, принялась мыть полы в комнатах.
– Пап, – сказала она. – В магазин сходить?
Конечно же надо было сходить в магазин, купить булок и молока, сосисок каких-нибудь, да и картошки почти не осталось, но Степану Георгиевичу хотелось, чтобы она задержалась подольше. Телевизор с его назойливой рекламой Калюжному надоел, соседи к нему забегали так, проформы ради, чтобы посмотреть, как он здесь, а потом позвонить дочери. Книг из своей обширной библиотеки Степан Георгиевич почти не читал. Где уж читать, когда глаза ничего не видят! Иногда он садился играть с самим собой в шахматы. Но, сами понимаете, это всего еще один способ обмануть одиночество. Правда, можно было разгадывать напечатанные в газетах этюды, среди которых попадались весьма любопытные, но и от шахмат Калюжный уже быстро уставал. Поэтому сейчас ему очень хотелось, чтобы дочь посидела с ним, поговорила, даже просто помолчала, но была рядом.
Лидочка пробыла с ним до обеда. Калюжный смотрел на нее и поражался тому, как сильно дочь похожа на покойную мать. Они разговаривали о разных, ничего не значащих