наступили последние, решающие дни, вернее, часы, в которые была перекрыта Волга, опять – как Берггольц и Прокофьев в дни Волго-Дона – с нами были поэты Ленинграда: Михаил Дудин, Сергей Орлов и Александр Решетов. Был с нами и ещё один дорогой писатель: возле самого наплавного моста, там, где пенилась, и бурлила, и сопротивлялась Волга, стоял теплоход «Аркадий Гайдар» – на нём находился командный пункт штурма.
Было холодно, очень ветрено, тихо падал редкий колючий снег.
Шли и шли медленные самосвалы с огромными железобетонными пирамидами в кузовах. Ступив на наплавной мост, они тяжело приседали, а пирамиды, одна за другой, ухали в Волгу, одна за другой – целый день. А самосвалы всё шли, а на берегах, на подступах к плотине, всё стояли, словно не убывая, ряды пирамид – серые, тяжёлые – бесконечные ряды. На душе было тревожно.
Костёр на левом берегу, возле которого грелись строители, тоже был. Подбегут на минуту, подержат над огнём застывшие руки – и опять к самосвалу. И тот седой человек, о котором написала я в стихотворении «Награда», тоже был.
Листовок я в тот день не видела. Не до того, видно, было.
Но года через два в таёжном городе Дивногорске, что стоит на берегу Енисея, подошёл ко мне строитель Красноярской гидростанции. Он достал из кармана вчетверо сложенную, уже потёртую на сгибах листовку с нашими стихами. Развернул, дал мне почитать и опять положил в карман.
Он её бережёт как память о своей первой стройке, о своей молодости, о своей капле в Волгоградском море.
Хлеб
…Не затем, чтоб потом похвалиться,
я по этой дороге прошла,
а затем, чтобы вам поклониться,
драгоценные люди села.
У нас в Доме литераторов, в Волгограде, на самом видном месте стоит глиняный кувшин, а в нём – пшеничные колосья.
Простой кувшин – тяжёлый, горло узкое, низ пузырём, как у всякой кринки, только ручка сбоку да по низу цветы нарисованы, как венок.
Колосья – тоже обыкновенные, колос к колосу, зерно к зерну. Правда, потемнели они слегка оттого, что стоят там давно, и что собраны были в дождливое лето.
Кувшин этот родом с Украины, подарил нам его поэт Микола Упеник. Он в годы войны здесь, на Волге, воевал, наш город для него – святое. В 41-м целый месяц шёл он по тылам врага; выбирался из окружения. На груди, под гимнастёркой, прятал боевое красное знамя. Шёл ночами, пригибаясь к застывшей осенней земле, не заходя в сёла, занятые врагом. Питался зерном, которое выбирал из редких колосков, втоптанных в грязь или оброненных кем-то, на его солдатское счастье, посреди измученных войной полей. Потом под этим знаменем насмерть стояли защитники Сталинграда.
Колосья в Дом литераторов я привезла из-за Дона в дождливое, но урожайное лето. Хлеб по области стоял стеной, но уборка шла тяжело: дожди лили чуть не каждый день сильные – не дождички, что пыль прибивают, а проливные, с грозами. В десять минут от такого дождя дорога разбухает, машины буксуют, замирают в полях комбайны, гнутся к земле колосья. Сорнякам в непогоду раздолье.
Но погода – непогода, а хлеб в поле не оставишь. У хлеборобов в такую пору каждый погожий час на счету, каждая машина – на вес золота. Страда