е и в древней пагоде, но и там не было следов Его. Я дошёл до Герата и Кандагара. Я искал. Не было Его ни вверху, ни внизу. Я отправился к Каабе. Его не было там. Я спросил о Нём Ибн Сину, но Он был выше философии Авиценны… Я заглянул в своё сердце. Там я увидел Его. А больше нигде Его не было…
Неотправленное письмо
«Каждый раз, когда мы планируем встречу, она не происходит, и нам ничего не остаётся, как снова переходить на эпистолярное общение. Судьба не даёт нам встретиться. Мы пересеклись лишь раз, но этим, похоже, исчерпали лимит наших объятий.
Как жаль! Как всё-таки жаль! Но не всё так плохо. Наше общение продолжается благодаря письмам. Правда, почта работает вяло. Но с другой стороны, это даёт нам возможность ещё и ещё раз пытаться находить ответы на вопросы, возникающие в нашей жизни. Почему произошла наша встреча? Есть ли в этом какой-то смысл? Ответы обязательно придут, потом. А в данный час остаётся свершать то, что требуется. Например, мне отвечать на твои послания и рассказывать по твоей просьбе о моих родителях. Зачем и для чего тебе это нужно, никак не пойму, но вижу, что интересуешься не для забавы.
Про детство родителей уже рассказывал. Значит, ныне надо вспомнить период отроческих годов, например, отца. О том отрезке его жизни знаю с его слов. Сказ по ходу повествования неизбежно претерпит редакцию сказителя в некоторых деталях, если не сказать больше. Такова закономерная особенность любой истории, не исходящей из первых уст. Засим начну, пожалуй.
Моему отцу, Барбеку, было восемь лет, когда мирная и спокойная жизнь его закончилась с приходом в аил красных джигитов.
Человек ко всему приспосабливается. Поэтому период растерянности и страха перед большевиками постепенно сменился периодом привыкания к ним жителей предгорья Тянь-Шаня. Правда, привычный образ жизни приходилось подгонять под требования новой эпохи. Массовое гримирование жизни порождает лицемерие. Но среднеазиатский Восток как-то умудрился сохранить свою простоту и естественность. Мировоззрение людей мало изменилось. Поэтому многовековой уклад жизни, если иметь в виду саму суть, тоже не изменился. Революция европейской закваски в Средней Азии имела успех внешний – бутафорный, правда, крови безвинной пролито было много. Так туда приходила власть иной природы, нежели там существовавшая. И когда люди убедились, что их образу жизни существенно ничего не угрожает, все потихоньку начали возвращаться к обычному, пусть и с некоторыми внешними изменениями существованию, в котором Аллах уютно разместился в тени атеистического плаката: «Бога нет».
Восьмилетний Барбек после того как навсегда распрощался с папой и мамой, пошёл, как советовал ему отец, к родственникам. И как только сын Аскера переступил порог дома родичей, у которых жили бывшие жены его отца, он, как и обещал при расставании с ним и матерью на берегу горной речки, вычеркнул из жизни всё своё прошлое. Того требовал глава семьи, пояснивший ему, что в здравом уме оставаться сыну бия опасно. Комиссары не простят ему байского происхождения. Но, возможно, не тронут, если он притворится, что впал в амнезию. А такое с ним могло случиться в тюрьме, где он просидел три месяца вместе с отцом в невыносимых условиях для детского здоровья, физического и психического. Такое развитие событий очень правдоподобно. Разъяснения дадут сами люди, ему ничего говорить не придётся. Просто нужно вести себя соответственно.
Сын Аскера был отличным учеником и науку самовнушения, как и другие, усвоил хорошо. Ему без труда удалось и в самом деле на время стереть из памяти предыдущие годы жизни. Поэтому его явление родственникам произвело на них неизгладимое впечатление. Некоторое время мальчик стоял как вкопанный, потрясённый отсутствием памяти. Он ничего не помнил, кроме своего имени, и никого не узнавал. Потом низко поклонился всем, представился и попросил хлеба, сказав, что долго идёт, откуда – не знает и куда – не имеет представления. Немая пауза затянулась. Жильцы дома были в шоке от вида и состояния некогда смышлёного и весёлого отрока. А тот, не зная, как дальше себя вести в сложившейся ситуации, переминаясь с ноги на ногу, снова попросил хлеба. Хозяева, видя явное помешательство бийского сына, усадили его за достархан.
Ту ночь мой отец переночевал у них, единственный раз в жизни. Ночью родственники порешили умалишённого отправить от себя подальше. Выгнать ребёнка, да ещё убогого, у них рука не поднялась, да и побоялись осуждения земляков. В предгорье Тянь-Шаня любое ненадлежащее обращение с гостем дома приравнивалось к тяжкому греху. А тут не чужой, да ещё и ребёнок. Такого рода осуждение могло сильно подпортить репутацию человека любого ранга, на какой бы ступени социальной лестницы он не находился. А хорошая репутация среди земляков киргизов не на последнем месте. И оставить пацана побоялись, ведь теперь он был сыном не одного из богатейших и влиятельнейших людей округа, он уже стал отпрыском врага новой власти, а она в начале своего становления не отличалась снисходительностью. На тот момент безопаснее всего было не стоять на её пути, даже с белым флагом. Все это понимали и приняли для себя непростое решение.
Утром мальчишке объявили, что он будет работать помощником чабана в горах и жить там