:
В конце октября (по новому стилю в начале ноября) 1917 г. – сотрудник Комиссариата по охране художественных ценностей при Петроградском военно-революционном комитете.
В первых числах июля 1917 года в петроградских газетах появилось крупно набранное объявление:
20.000.000 долларов ассигновано американским обществом для закупки в России антиквариата – античных вещей, гобеленов прошлых веков, фарфора, бронзы, гравюр, живописных полотен, ювелирных украшений и пр. Обращаться: Мойка, 21, представитель фирмы г-н Горвиц.
Позже баронесса Врангель призналась:
Муж, убедившись, что в Петрограде становится все тяжелее, начал продавать наше имущество – картины, фарфор, серебро.
Супруг баронессы, владелец спиртоочистительных заводов, директор страхового общества «Эквебль», председатель Амгунской золотопромышленной компании, Биби-Эйбатских нефтяных промыслов, член правления акционерного общества «Сименс и Гальске»[1] написал о вынужденной продаже фамильного имущества:
За первоклассного Тинторетто, за которого прежде давали двести тысяч, едва получил двадцать. Купил у меня много вещей на много десятков тысяч рублей некий изящный господин, одинаково хорошо говорящий на английском и французском языках.
Было ясно, что американское общество спешит приобрести и вывезти из России наиболее ценные предметы искусства, при этом платит, не торгуясь, щедро.
Потеря страной бесценных полотен, скульптур, старинного оружия, китайского фарфора первым испугала М. Горького, выступившего в газете[2] со статьей «Американские миллионы»:
Американское предприятие грозит нашей стране великим опустошением, оно вынесет из России массу прекрасных вещей, ценность которых выше всяких миллионов. Оно вызовет к жизни темные инстинкты жадности, и, возможно, что мы будем свидетелями истории, перед которой потускнеет фантастическая история похищения из Лувра бессмертной картины Леонардо да Винчи[3]. Не будет ничего удивительного в том, если разные авантюристы организуют шайки воров специально для разгрома частных и государственных коллекций художественных предметов.
Во избежание расхищения национальных сокровищ страны и панической распродажи их собственниками правительство должно немедленно опубликовать акт о запрещении вывоза из России предметов искусства.
Минуло пять месяцев, настала суббота 28 октября (10 ноября) 1917 года.
Осень выдалась дождливой, промозглой. С Балтики налетели шквальные ветры, и поручик Эрлих изрядно перемерз на перроне в ожидании состава – заходить в здание станции, где скопился народ, витают запахи махорки, винного перегара, пота, не хотелось. От пронизывающего холода не спасала шинель с оторванными погонами, нахлобученная по брови солдатская папаха.
Поручик приплясывал, хлопал себя по бокам, вспоминал, как мерз в окопе и блиндаже.
Состав подкатил в полночь. Имея литер, Эрлих не сел в классный вагон, а протиснулся в вагон третьего класса, где легко затеряться среди пассажиров, избежать проверки документов, патруль, как правило, начинал обход с начала состава и вряд ли до утра дойдет до середины.
«Если все же появится, постараюсь спрыгнуть на ходу или влезу на крышу», – решил Сигизмунд. Без позволения начальства бросить полк, спешить в столицу заставило дошедшее до фронта известие о неожиданной смене власти.
В депеше начальник Петроградского военного округа Г. Полковников сообщал:
Положение угрожающее. Идет планомерный захват учреждений, вокзалов, аресты. Никакие приказы не выполняются. Сознавая всю ответственность перед страной, доношу, что Временное правительство подвергается опасности потерять полноту власти.
Радиограмма была помечена 24 октября. На следующий день в Ставке перехватили радиограмму с борта крейсера «Аврора», вставшего у Николаевского моста напротив Зимнего дворца:
От имени военно-революционного комитета приказываю быть в полной боевой готовности, усилить охрану вокзалов, не допускать в город воинские части, которые могут быть направлены против народа.
Эрлих мучился в догадках: «Ясно пока лишь одно – случилось нечто неординарное, ужасное, чье имя бунт, переворот, восстание. Где главком Керенский, отчего о нем ни слуха ни духа? Убит, бежал? Почему правительство не принимает неотложных мер по наведению порядка?».
Вопросы роились, их становилось все больше, ни на один не было ответа. Когда с опозданием на фронте узнали о свержении правительства, аресте министров, опубликовании в газетах декретов о мире, земле, поручик переоделся в солдатскую шинель и поспешил на ближайшую станцию, с трудом добрался до Киева и после двух пересадок попал в состав, идущий в Питер.
В скрипучем, расшатанном вагоне на нового пассажира никто не обратил внимания, лишь когда Эрлих попытался потеснить дремлющую в обнимку с тугим мешком женщину, услышал:
– Не