перрона Эрлих вышел на площадь. Дождался трамвая, но в вагон не вошел, остался на тормозной площадке.
Позванивая на стрелках, подскакивая на стыках рельсов, вагон катил мимо серых громад домов, афишных тумб с отсыревшими афишами. Не прекращающий сыпать мокрый снег был больше похож на дождь.
– Слышал, как за шкирку схватили министров-капиталистов? – дернул Эрлиха за рукав усатый мастеровой. – Отправили субчиков в Петропавловку, пусть держат ответ за то, что посылали народ под пули. А Зимний охраняли безусые юнкеришки да бабье из женского батальона, сдались без боя, побросали ружьишки, подняли ручонки – чуть от страха в штаны не наделали. Когда разоружили и отпустили, стали от счастья реветь. Одеты в гимнастерки и штаны с обмотками – умора, да и только!
Другие в вагоне переговаривались шепотом:
– Большевики с Ульяновым-Лениным от радости, что вселились в Зимний и Смольный институт, глушат спирт и другие крепкие напитки, которые взяли в винных складах. Впервые рискнул выйти из дома – вчера еще стреляли на улицах. Поверьте, не пройдет и пары дней, как Керенский приведет войска, они подавят бунт, чье имя – насильственное свержение законной, избранной народом власти. Если в самое ближайшее время не расправятся с мятежниками, не наведут порядок, наступит анархия, начнется разгул бандитизма.
– Нынче третий день после свершения бунта, о его подавлении не слышно, наоборот, говорят, что восставшие удерживают почту, телеграф.
– Наберитесь терпения. С бунтарями покончат, для них не хватит тюрем, всех осудят как германских шпионов, вознамерившихся продать бедную Россию. У новой власти нет никого, кто бы был способен управлять страной. Закрыты магазины, свет периодически отключают, телефон работает с перебоями.
– Грабят не только на улицах, стали приходить домой, забирают самое ценное, начинают с запасов продуктов. Добрались даже до Императорской картинной галереи. Из бесценных полотен Мурильо, Рембрандта, Леонаpдо нарезают портянки, на обмотки пустили и гобелены, не говоря о шторах. В Древнем Риме подобное называли варварством.
– Ради бога, тише! Нас могут услышать, тогда не сносить головы!
Эрлих прижался лбом к стеклу, за которым убегала улица. «Болтают черт знает что, всякую несусветную чушь…»
– Которые господа, а которые товарищи! Конец маршруту, вылазь! – объявил вагоновожатый.
Эрлих спрыгнул на брусчатку. Пересек трамвайное кольцо, прошел Мытную улицу, 9-ю Рождественскую, казармы саперного батальона в Виленском переулке и вышел на Преображенскую. «Не слышал ни единого выстрела, не скажешь, что сменилась власть, столицу взбудоражил бунт, – подумал Эрлих. – Вокруг полная безмятежность. Куда пропал патриотизм, который был в начале войны? Отчего не слышно ликования от объявленных свобод? В марте толпы торжествовали по поводу отречения царя от престола, образования демократической республики, сейчас никого не возмущает арест правительства».
Возле двухэтажного особняка с лепным карнизом, небольшой скульптурой льва у подъезда поручик оглянулся по сторонам, тронул медный засов. Когда дверь отворил благообразный