детишек кормим. Не на чем сварить крупу, макароны. Детишки не жалуются, но вижу, что хлеб с джемом осточертел. Без жидкого желудки заболят…
– Так приносят же кипяток, пусть дуют чай, – посоветовал проводник.
– Чай не еда, чаем запивают еду.
– Доберетесь до Сталинграда, там уж отъедятся. Твой-то воюет?
– Не один, а с сыном. Сердце болит: с дороги отец прислал открытку, а сын молчит.
– Видать, не до писем.
– Лишь бы живы остались… – Торопили с отъездом, еле узел с необходимой одежкой собрала. На вокзале долго ждали поезд, хотела домой сбегать, пальто с шалью забрать, да не успела.
– Война до зимы кончится, погоним ворогов обратно в ихнюю Германию…
Я не стал дальше слушать, вернулся на выделенную мне с Никодимовым полку, положил голову на чемодан, на котором химическим карандашом мама написала нашу фамилию, прижался щекой к дерматиновому боку и стал вспоминать, как прощался с мамой, как она целовала, просила хорошо вести себя… Глаза стали слипаться, и я заснул, пока Никодимов не толкнул в бок:
– Вставай, не то кашу проспишь. Я уже съел. Вкусная каша – за уши не оттащить. Военные одарили, их вагоны рядом с нашим стояли, у них кухня что надо.
Со сна я не сразу понял, где нахожусь, куда подевалась мама, просившая не потерять шапочку-испанку, носовой платок. Когда понял, что мама приснилась, глаза стали мокрыми. Никодимов не позволил зареветь, хлопнул по плечу. Он был старше на целых два года, на шестилетних смотрел сверху вниз, чувствуя свое превосходство, иногда отвешивал подзатыльники. Мы заслушивались, когда в отсутствие рядом взрослых затягивал бесшабашную песню про Любку-дешевку, хотя в песне было много непонятных слов, быстрее всех он справлялся с завтраками, обедами, ужинами, жаловался, что не насытился, и мы делились пайками.
– Не хнычь, ты же не девчонка. Во сне плачь, а как проснешься, молчи. Бери ноги в руки.
Он привел меня в купе, где повариха раскладывала по мискам гречневую кашу и беседовала с вожатой:
– Не горюй, что забыла продуктовые карточки, без них накормлю.
– Срочно вызвали в райком, приказали ехать с вами.
– Прибудем в Сталинград, новые карточки дадут, рабочие, по ним больше продуктов, нежели иждивенским… С карточками понятно, а отчего не взяла вещички?
– Они всегда со мной, еще на второй день войны собрала необходимое, – вожатая кивнула на узелок.
Я получил миску с ложкой, стал уплетать кашу в обе щеки, тем же занялись и остальные дети. После ужина вожатая стала читать стихи про Бармалея, Айболита, загадала несколько загадок. Когда за окнами возник сумрак, в тамбуре зажгли фонарь, прозвучал приказ готовиться ко сну, что детям не понравилось:
– Не хочу спать!
– Уже спал!
Вожатая в растерянности посмотрела на повариху, ища у нее помощи, но довольно грузная (как положено работнице кухни) женщина уставилась в окно, где несмело горела ранняя звезда.
– Сколько тебе стукнуло?
– Восемнадцать, – призналась вожатая.
– Чай,