залепетал администратор, но Алла ничего не слышала.
«Наш номер, понятно, несравним с аттракционом Свободина, мы с Борькой и Илиасом Мамедовичем проигрываем белым медведям, но нельзя сравнивать разные жанры, каждый хорош по-своему. Свободин работает целое отделение, мы только 12 минут. Не надо терять надежду на лучшее – купят, отправят в Европу и нас…»
Девушка мысленно уже собирала в дальнюю дорогу вещи, видела в зарубежных газетах, журналах кричащие заголовки: «Триумф русских канатоходцев! Звезда цирка на свободной проволоке!»
Тромбонист не смотрел на Гошу Борулю, который возвышался над пюпитрами с нотами и продолжал прерванный первым отделением спор:
– Не перестаю вам удивляться: все наши чуть ли не строем поспешили в буфет или в курилку, вы же караулите инструменты, точно их могут умыкнуть в антракте.
– Ничего не охраняю. Вы, между прочим, тоже остались.
– Мне в буфете делать нечего, когда там отсутствует пиво, а с куревом давно завязал.
– У Фиры для вас под прилавком припрятана бутылочка. Фира расположена к вам, рано или поздно пострадает за нарушение правил торговли.
– Фира знает, где хранить пиво, кому наливать. Последнюю у нее бутылку осушил вчера после представления.
Тромбонист обернулся к манежу, где униформисты свертывали ковер, заносили тумбы, устанавливали проволочную решетку. Музыкант еще ни разу не видел аттракциона белых медведей, впрочем, как и все представление, так как занимал в оркестре место за спинами коллег: выпускник Московской консерватории, четверть века прослуживший в симфоническом оркестре, стыдился, что на пенсии работает в цирке, где музыку заглушает звериный рык, лай, зрители следят за зрелищем и не слушают оркестр. Музыкант молил бога, чтобы знакомые, тем более родственники или сокурсники, не увидели его в цирке, не узнали, где играет некогда лучший в выпуске музыкант.
Малышев собрался снять грим, переодеться в привычный костюм, но вспомнил, что впереди еще одно утреннее представление, затем вечернее. Смял бумажную салфетку, бросил в корзину, чуть не попав в бродившего у кресла гуся.
На время аттракциона белых медведей можно было расслабиться, даже вздремнуть, что Виталий Сергеевич и сделал. Но лишь только положил голову на столик и прикрыл веки, как увидел залитый светом манеж и себя в центре, окруженного барьером круга диаметром тринадцать метров… Воображение помогало клоуну фиксировать собственные ошибки, отмечать натяжки, потерю ритма. Еще мысленно мог придумывать новые репризы, проигрывать их. Посторонние могли подумать, что клоун просто задремал в неудобной позе, лишь Будушевская знала, что при дремоте, тем более во сне Малышев продолжает работать, импровизировать, соединять гротеск с психологической правдой, добивается художественной выразительности, сохраняя при этом буффонадную преувеличенность…
Секретарша директора приколола к доске объявлений листок:
Стоило секретарше отойти, как кто-то приписал:
Явка