жить припеваючи, и временно ей это удалось. Она возвращалась из клуба розовощекая с блестящими глазами.
– Про что пели-то? – спрашивала я.
– Да все про победу революции, – отмахивалась она.
– Так вот что тебя так заводит!
– Даш, ты что, смеешься? Мне все равно, что петь. Лишь бы петь, лишь бы брать высокие ноты, ощущая, как звенит от них вот здесь, во лбу. Потом выпустишь из себя этот звон в воздух, на волю – и сама становишься свободной, как песня. Понимаешь… Когда пою, я счастлива.
Ах, как я ее понимала! Я тоже, тоже хотела почувствовать счастье, ну хоть чуть-чуть. При всем том, сказать по правде, у меня не было ни слуха, ни голоса. Когда я пела, звуки не звенели у меня во лбу, а сдувались, как вырвавшийся из рук воздушный шарик. Это не мое. Свою отдушину я нашла в чтении. Погружалась в книги – и действительность переставала существовать. Таким образом, я заменяла свой детский сказочный мир на мир литературы. Чтение превратилось для меня во что-то наподобие наркотика. Я ныряла в воображаемые истории с головой – чтобы забыться. Не думать. Чтобы быть счастливой. И чем больше фантазии, чем больше абстракции, тем лучше. Так в десять-тринадцать лет моим самым любимым писателем стал Жюль Верн. Нет предела магии его книг. Там происходили неизведанные чудеса. И, что немаловажно, все это было так далеко от борьбы за общее революционное дело…
Но вернемся к Ане. Сестра задерживалась в клубе все позже и позже. Говорила, что училась не только петь, но и играть на аккордеоне. Присланный из области руководитель хора оказался добрым малым. Он распознал в ней талант и обещал помочь. Я только радовалась за нее. Анюта как будто преображалась: становилась такой же яркой, какой была мать. Нет, даже прекраснее. У нее были необыкновенной красоты золотистые волосы – мне, рыжей, о таких было только мечтать. Но, честно, я ни капли не завидовала, это же была моя сестра. Расцветала Анна. И до поры до времени я думала, что это чудесно.
До тех пор, пока в одну из суббот я пришла на выступление хора. Хотелось, чтобы Анька обязательно заметила меня – и я прошла вперед, в самый первый ряд. Выступление началось с песни «Там, вдали за рекой». Я смотрела на сестру, не отрывая взгляда ни на секунду, но она, похоже, видела только дирижера. Конечно, песня была драматичной, как спектакль, да я, к тому же, понимала уже немного про хор – Ане необходимо было видеть, когда начинать петь, когда заканчивать. Но все-таки, все-таки… Она ни разу не посмотрела в мою сторону! Ни разу.
Вторым номером программы была растяжная новая композиция «Широка страна моя родная». В ней, без сомнений, была мощь и необъятность, но не было драматизма. По крайней мере, там не умирал раненый. Так что могла бы она разочек взглянуть в зал, могла!
Но Аньки как будто вообще там не было. Как будто кукла неживая стояла на сцене вместо нее! Это было необычное, страшноватое сравнение. Анька действительно существовала только для дирижера. Она вся была в нем.