что в то время, когда мои подруги Лена и Люда начали шептаться о мальчиках, меня интересовала только одна любовь: роман моей старшей сестры.
– Тебе кто из мальчишек нравится? – спрашивала меня на перемене Ленка.
– Никто, – честно отвечала я.
– У нее от нас секреты, – вторила Люда. – Не хочет она с нами дружить!
– Даш, тогда и мы тебе ничего рассказывать не будем! – пригрозила Лена.
– Ну и не надо.
Нужны мне были их рассказы, как зайцу барабан! Смешны были их детские переживания: они обсуждали, кто на кого сколько раз посмотрел из разных углов школьного спортивного зала. Вот у меня проблема, так проблема: как спасти собственную сестру. Спасти от такой же любви, которая, говоря прямо и откровенно, убила мать. Даже если и нет никакого колдовства… Все равно что-то такое, вроде невезучести, неспособности сделать правильный выбор, может передаваться по наследству, могло передаться и сестре. Так размышляло мое подростковое серое вещество: понятно, что мне было необходимо обосновать свое поведение какой-то логикой, а не только страхом потерять Анюту.
На свидания Аня убегала все чаще и чаще. Застать ее дома становилось исключением из правил. Но когда это случалось, я была счастлива: не надо было красться задворками к клубу, не надо было чувствовать себя шпионкой и, главное, не надо было бояться за Аню. Впрочем, ничем я ей помочь не могла. Когда их с Иваном объятия и поцелуи становились слишком жаркими, когда доходило до раздевания (полного или частичного), я отворачивалась. Затем садилась на землю, прислонившись к забору. Брала голову в руки. И сидела так долго-долго. Иногда они оказывались недалеко от моей секретной дырки, так что я даже слышала их. Нет, они не разговаривали. Я слышала еле различимые звуки: вздохи, стоны, восклицания. «Хорошо!» – с придыханием говорил он. «Ты доволен?» – спрашивала она. Или он восклицал: «Ой-ой-ой-о-о-ой!» А она отвечала тихо: «А-ах!». А потом они иногда разговаривали. О чем именно – это было неважно. Я знала: когда они начинают болтать, все кончено. Сейчас будут расходиться. И мне пора отправляться домой, чтобы успеть до прихода сестры.
Я шла, царапаясь о какие-то колючки, в темноте не обращая ни малейшего внимания на лужи. Порой было так темно, что хоть глаз выколи – не знаю, как я проходила через эти дебри в такие ночи. Но иногда мне везло: сверху светила полная луна, или сиял месяц. В такие вечера идти было веселее. Я шла и посматривала на небо. Как равнодушна эта луна! Что бы ни происходило, она каждый вечер восходит на небосклон и светит всем: и хорошим людям, и плохим. И тем, кто влюблен, и тем, кто против любви, как я. И тем, кто счастлив, и тем, кто – нет.
А влюблена ли Анюта? Неужели то, что я наблюдаю через бывшее дупло и слышу через бывшее дерево, – и есть то самое большое чувство?! Неужели это и есть предвкушение, которое ждут не дождутся глупые Ленка и Людка? Нет, мне все это представлялось наваждением, от которого