вы по делу или только потому что хор ее ждет? – съязвила я.
– Я, как руководитель хора, предпочел бы, чтобы она была здорова.
Ну и что же это, думала я, да разве же это любовь? Как руководитель… Предпочел бы… Тьфу!
– Я передам ей в точности то, что вы сказали, – ответила я и закрыла дверь перед его носом.
Прислушиваясь к звукам удаляющихся шагов, я опустила руку в карман. Письмо все еще было там. Я не могла показать его сестре, пока она болела. А мне очень хотелось покончить с этой историей, и, наконец, спасти Аньку. Я колебалась. Думалось, что температуры у нее нет, а значит, нет и риска – и можно было бы открыть тайну ее любимого Ивана. Но что-то сдерживало меня. Не могла я объяснить, что именно. Я чувствовала или боялась, что тот мир, который я наблюдала в дырку в заборе, больше, чем я могу себе представить. Непостижимее, что ли. Я не знала, насколько важен этот мир для сестры… А значит, не могла оценить масштаба трагедии, которую принесет ей это письмо. Нет, надо подождать, пока она поправится.
Иван больше не приходил, а Аня и не спрашивала о нем. Может быть, и не любит она его? Только на это я надеялась, только на это. Каждый вечер я нащупывала письмо в кармане и думала: «Завтра! Я открою ей эту тайну завтра». При всем том, прошла неделя, а конверт так и оставался спрятанным. Так и оставался моей тайной.
Прекрасным июньским субботним утром Анюта проснулась совершенно другой. Щеки ее порозовели, и почти зеленая ранее кожа приобрела свой обычный цвет. Она потянулась за гребнем, валявшемся на табуретке рядом, и произнесла:
– Кажется, мне уже лучше.
– Я это вижу по тебе, – подтвердила я.
Она расплела свою светло-желтую косу и начала расчесывать волосы снизу слева, справа, затем выше с обеих сторон.
– Хочешь, я тебя расчешу? – спросила я.
– Нет, я хочу сама, – таинственно улыбнулась она.
В этот момент мне показалось, что она будто похорошела – даже по сравнению с тем, какой была до болезни. Но я ухмыльнулась: наверное, я так хотела, чтобы она выздоровела, что Аня кажется мне в десять раз прекраснее, чем прежде. Нет, не в десять, а в сто. В сто раз краше!
Тут-то я и вспомнила про письмо от «лапочки-Светы»:
– Ань, я тебе должна кое в чем признаться, – начала я так долго откладываемый разговор.
– Да ладно, не переживай, – спокойно ответила она.
– Ты что, знаешь, о чем я хочу рассказать?
– Конечно, а ты как думала? – улыбнулась она.
– Ну, это… Я как-то не думала, что… Ты же ничего не знала. Этот Иван…
– Даш, да я не спала в тот момент, я все слышала.
– В какой момент? О чем ты говоришь?
– Ну, когда Иван приходил! – сказала она. – И ты его не пустила в дом.
– А-а-а…, – я вздохнула.
Ничего ей не было известно, ничегошеньки. Почему я так легко поддалась на провокацию? Анька, конечно, самодовольно думает, что давно изучила меня наизусть