смотрел на то, как она выдергивает из бутылки пробку и разливает вино, и пытался понять, что же в Маме не так. А в ней что-то было явно не так, было в ней какое-то внутреннее противоречие, неуловимое, но явственное, как ни парадоксально это звучит. Нет, пожалуй, она вся соткана из противоречий.
Не молодая, но и не старая, лет тридцать пять – сорок. Идеальные очертания фигуры и ненормально крупные кисти рук, да и ступни тоже крупноваты для женщины. Высокая и упругая на вид грудь, но сквозь тонкую блузку угадываются миниатюрные соски-прыщики. Лицо вроде бы соразмерно, но нос длинноват, а челюсти тяжеловаты. Ведет себя просто и доброжелательно, но чувствуется в ней какая-то невысказанная властность, неявная, не нуждающаяся в подтверждениях. Ты просто принимаешь по умолчанию, что она выше, старше и главнее. И почему-то даже мысли не возникает, чтобы заняться с ней сексом, несмотря на то, что она очень красива, даже со всеми своими несоразмерностями. Или это пониженная гравитация так действует на меня? Да еще волнения, стресс…
– За нового сетлера, – подняла тост Мама.
Мы чокнулись и выпили. Вино было именно таким, как предупреждала этикетка – дешевая синтетика, по сути, разбавленный спирт с ароматизаторами, алкогольная версия «кока-колы», только без газа и с винным ароматом. Я непроизвольно поморщился.
– А мне нравится, – сказала Мама. – Никому не нравится, а мне нравится. Даже больше, чем коллекционные вина прошлого века.
Я пожал плечами и ничего не сказал. А что тут скажешь?
– За что сидишь? – спросила вдруг Мама.
– Ни за что, – ответил я. – Я завербовался добровольно.
Мама испытующе посмотрела мне в глаза и скривила рот в неприятной усмешке.
– Не надо меня обманывать, – сказала она. – Ты пока еще не понял, но скоро поймешь – мы здесь живем в одном большом гадюшнике. Здесь даже теснее, чем в тюрьме, здесь каждый у всех на виду, скрыть нельзя решительно ничего, лучше даже не пытаться. Рано или поздно все всё все равно узнают, только о тебе сложится мнение, что ты заносчивый придурок, а от такой репутации будет трудно избавиться. Лучше не прятаться от товарищей, а открыться. Тут у нас все преступники, ты нисколько не хуже других, тебе нечего скрывать. Хочешь, расскажу, за что я попала сюда?
Рик уже говорил об этом, кажется… да, точно, она сбила ребенка флаером. Нет уж, спасибо, об этом я слушать не хочу.
– Не надо, – сказал я. Вспомнил слова Рика и добавил: – Извини. Наверное, ты права, глупо что-то скрывать. Хорошо, я признаюсь. Я смотрел порнуху.
Мама наморщила лоб, на секунду задумалась, а потом вдруг просветлела лицом и спросила:
– Педофилия или снафф?
– Чего? – переспросил я. – Снафф – это что такое?
– Крайняя форма садизма, – объяснила Мама. – Когда человека долго насилуют и пытают, а в конце убивают.
Меня аж передернуло.
– Нет, – сказал я, – снафф я не смотрел.
Мама удивленно вздернула брови.
– Зоофилия? – спросила она.
Я раздраженно помотал головой.
– Обычная