как Провидению будет угодно, – ответил вожак.
Нас с Анитой свели вниз по лестнице, пять пролетов. А лифт работал? Даже не знаю. Потом нам наручниками сковали запястья спереди и засунули нас в черный фургон со сплошной перегородкой между нами и водителем и железными сетками в зачерненных оконных стеклах.
Мы все это время помалкивали – ну а что тут сказать? Ясно было, что призывы о помощи останутся без ответа. Пользы нет кричать или бросаться на стенки фургона – зряшная трата сил, а больше ничего. Так что мы ждали.
Зато в фургоне был хотя бы кондиционер. И кресла – можно сесть.
– Что они будут делать? – шепнула Анита.
За окнами ничего не видать. Мы и друг друга не видели – только смутные силуэты.
– Не знаю, – сказала я.
Фургон затормозил – на КПП, вероятно, – и снова двинулся, и снова затормозил.
– Конечная, – объявил чей-то голос. – На выход!
Задние двери фургона распахнулись. Анита выбралась первой.
– Шевелись, – велел другой голос.
Со скованными руками вылезать сложно; кто-то схватил меня за локоть, дернул, и я ступила на землю, едва не упав.
Фургон отъехал, а я шатко стояла и озиралась. Поле под открытым небом, группы других людей – других женщин, стоит добавить, – и немало мужчин с автоматами.
Я очутилась на футбольном стадионе. Только здесь уже был не футбол. Здесь была тюрьма.
VI
Шесть – это тлен
Мне было очень трудно рассказывать вам, что было, когда умерла мама. Тавифа любила меня безусловно, а теперь ее не стало, и все поплыло, все стало зыбко. Наш дом, сад, даже моя спальня – все было ненастоящее, словно вот-вот растворится в тумане и исчезнет. В голове у меня крутился библейский стих, который Тетка Видала заставляла нас вызубрить:
Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи. Ты как наводнением уносишь их; они – как сон, как трава, которая утром вырастает, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает[25].
Засыхает, засыхает. Точно сип, точно Господу не хватает дыхания. Когда мы декламировали наизусть, у многих из нас на этом слове перехватывало горло.
На мамины похороны мне выдали черное платье. Присутствовали несколько других Командоров с Женами и наши Марфы. Мамины бренные останки лежали в закрытом гробу, и мой отец произнес краткую речь о том, до чего прекрасной Женой была мама, как она всегда думала о других, забывая о себе, какой она пример для всех женщин Галаада, а затем прочел молитву, поблагодарил Бога за то, что Бог избавил маму от боли, и все сказали «Аминь». А в Галааде из-за похорон женщин особо не суетились, даже если женщина была из высокопоставленной семьи.
С кладбища важные люди приехали к нам домой, и там были небольшие поминки. Цилла напекла сырных палочек – они были в числе ее фирменных блюд – и разрешила мне помочь. Это меня немножко утешило: надеть фартук, натереть сыр, выдавить тесто из кондитерского шприца на