а я до сих пор не дома. Проверяю сообщения в телефоне. Несколько пропущенных вызовов от медсестры, текстовый отчет о состоянии здоровья матери.
Медсестра: «Быстро идет на поправку, аппетит хороший, завтра-послезавтра выпишут».
Морщусь, начинаю набирать сообщение «Можно я заберу ее в понедельник?», и стираю букву за буквой. Нельзя, чтобы она заподозрила, как я отношусь к матери на самом деле. Было бы неплохо, если бы та провалялась в больнице еще день.
Ночь пролетает быстро. Когда я открываю глаза, на часах одиннадцать утра. Тренировка в два, успею еще полежать. Потягиваюсь, зеваю, встречаю новый день с улыбкой. Впервые за последние годы. Телефон вибрирует. Медсестра сообщает, что мать просит ее навестить. Делать нечего, придется идти.
Наскоро умываюсь, одеваюсь в заранее подготовленную одежду и иду в больницу. Знакомая медсестра встречает меня, провожает к палате. Мать лежит на койке у окна, кроме нее еще три человека. Странно, что она не оплатила себе ВИП-палату.
– Жора, ты пришел, – мать слабо улыбается и протягивает ко мне руку, – подойди.
Она лежит, бледная и съежившаяся, над губой испарина, на лице вчерашний идеальный макияж. Значит, нанесла водостойкую косметику, ведь ее не размыло в душе. Я только сейчас осознаю это. Она заранее спланировала заскочить на тот свет?
– Присаживайся, – мать похлопывает по кровати. Я сажусь на край, беру ее за руку. Для окружающих я послушный сын, для нее – ручная обезьянка. Что скажет, то и буду делать.
У такого незавидного положения есть весомое преимущество: хозяин не ожидает от прирученного зверька укуса, а зверек однажды может подхватить бешенство. Кусь – и хозяин умирает.
– Как ты там без меня? Отдохнул? – спрашивает мать с усталой улыбкой. Ее волосы прилипли ко лбу и смешались с потом. Руки холодные, пальцы цепкие.
– Как я могу отдыхать, когда ты лежишь в больнице? – гляжу на нее со всей серьезностью, на какую способен.
– Я не специально, – тихо признается она, – прости меня.
– Долго не общайтесь, иначе мама переутомится, – вежливо говорит медсестра и выходит из палаты.
– Я знаю, – я глажу мать по руке большим пальцем, – ты бы ни за что не умерла, верно? – чуть сдавливаю кожу между ее большим и указательным пальцами. – Ты бы ни за что не оставила меня одного.
На лице матери проскальзывает замешательство. Пока она опускает взгляд на свою руку, я разжимаю пальцы и продолжаю поглаживать ее. Она долго смотрит на меня. Проверяет.
– Жора, я сегодня еще тут побуду, – наконец выдыхает и закрывает глаза. Решила, что показалось. – Маме нужен покой. И тебе тоже.
Я едва не передергиваю плечами. Когда у матери есть на меня планы, она всегда выкидывает что-то, чего раньше не делала. Однажды пролила себе кипяток на ногу, якобы случайно, в другой раз поскользнулась на льду и сломала руку. В больнице она всегда говорила «маме нужен покой», давала мне небольшую передышку, и муштровала еще суровее.
– Иди домой, я буду спать, – мать похлопывает меня по руке и поворачивается набок. Едва я встаю, она посматривает на меня через плечо и говорит: – только