роток платок,
В шароварах янычары,
Девки без порток.
Приподняться непосильно —
Положенье риз.
На кресты пошла осина,
А не кипарис.
А Борис всего лишь цапка
В воровской руке.
Заколдованное царство —
Птица в кулаке…
Скоро ль сгинет злая нечисть
Вся наперечёт?
Я гадаю: чёт иль нечет?
Ну, конечно, чёт.
«Упрекаешь меня за что…»
Упрекаешь меня за что?
Непрактичен я, так прости.
Да, конечно же, я не Штольц.
До него мне не дорасти.
Но не выжига, не подлец,
В простодушии не хитёр,
Я скорее Илья, мин херц,
То есть конченый фантазёр.
Если в небе не грянет, я…
Угадал! Так оно и есть.
Лишь себе одному судья,
Берегу я смолоду честь.
И чего это так за Русь
Беспокоится ныне Штольц?
Не унижусь я, не прогнусь —
Ты не ведаешь это, что ль?
Ты же знаешь, как я упёрт.
Можешь с камнем меня сравнить.
Но отцовское имя Пётр
Не позволю я осрамить.
«А поле глазасто, а лес ушаст…»
А поле глазасто, а лес ушаст
И живо зеркало вод.
Рождаемся, делаем первый шаг,
Не ведая про уход.
С печальным лесом, травой, водой
Едины мы искони.
Какою платим монетою, той
Раплачиваются и они.
Там, где бор шумел вековой
Тому лишь десяток лет,
Построен дворец, кирпичной стеной
Застящий белый свет.
Где ныне в зале модный камин
И стопкой лежат дрова,
Ясень рос и дуб-исполин,
А в кроне жила сова.
А у ворот, где решетки вязь
(В мизинец железный прут),
Рос, помнится мне, высоченный вяз,
Собой украшая пруд.
Увы, увы! По округе всей
Поболе сотни пеньков.
Зарыли бульдозером карасей,
Моих пескарей и линьков.
Еще за оградой не высажен сад,
Но вижу антенны штырь.
Похоже, стрельбу вести из засад
Удобней, когда пустырь.
Газон, бассейн, европейский шарм.
Два стражника у ворот.
Но поле глазасто, а лес ушаст
И живо зеркало вод…
«Праздные, сладко оплывшие жиром…»
Праздные, сладко оплывшие жиром,
Гнущие спины,
Сути не спрятать вам – выскочит шилом
Из мешковины.
Тысячелетия жнём, что посеем.
Истина света,
Кажется, всуе зовёт к милосердью
Многие лета.
Слаб человече. Робок лишь в детстве.
Жизни на склоне
В злобе погряз он, в прелюбодействе,
В страсти к мамоне.
Зависть Саула, кротость Давида
Ветхозаветна.
В цивилизованной нашей давильне
Смерть не запретна.
Так ли наивны