у бабушки Александры и устав так, что еле дышала, также сидела рядом с ней, а та нежно поглаживала ей голову и тихо напевала неаполитанские песни. Ощущая необыкновенный душевный подъем и пьянящую радость в груди и во всём теле, Лизавета коротко вздохнула и отстранясь немного от старика, преданно и с надеждою глядя на него, полувопросительно, полуутвердительно произнесла по – итальянски: – Так Вы мой дедушка Пьер? Григорьевич и в молодости слабо разбиравшийся в иностранной речи и сейчас бы ничего не понял из произнесенного, но так как слова были произнесены его внучкой, то голос крови помог ему понять, о чем она его спрашивает. – Да, да моя родная, да ясынька моя! -Воскликнул Григорьевич каким – то помолодевшим голосом, и поцеловал её в лоб. Всё также крепко прижимая к себе свою внучку, в другую руку взял отставленную при пересадке кружку и провозгласил: – Ну, стало быть, за встречу! – Чокнулись не вставая. Что было налито, то было выпито. Лизавета, уже очнувшаяся от пережитой радости встречи и узнавания, ласточкой летала между столом, печкой и кадушками с солениями, добавляя к нехитрой выставленной закуске все имеющиеся у Сашки и неё запасы продовольствия. Плохого в мире много, но и хорошее тоже иногда случается. Понятное дело, при парнях, Григорьевич особо не расспрашивал Лизавету, а та наученная горьким жизненным опытом и вовсе молчала. Единственно длинную фразу в виде приказания Григорьевич выдал уже уходя: – Сашка поможешь Лизавете собраться. Лизонька, ты быстренько соберись сама и собери своих сорванцов, – и, предупреждая могущие возникнуть у обоих вопросы, добавил – ты с детьми переселяешься ко мне. К утру нового дня Лизавета с двумя детьми, стараниями своего деда и обеих провожатых, Сашки и Никифора, была препровождена в барской карете в чистенький, ухоженный, окруженный палисадником из полутораметрового теса, двухэтажный домик Григорьевича. Дом стоял на отшибе от барской усадьбы, за заснеженным пока, но очень большим и красивым весной и летом барским садом, на берегу спокойной реки Кариан. Из окон двух комнат, выделенных ей под житье, был виден поднимающийся от противоположного пологого берега реки смешанный лес, кронами деревьев достигавший вдали синего неба. Всю эту красоту Лиза обозревала после полуденного счастливого пробуждения, стоя в одной ночной рубашке и босиком на мягком персидском ковре около двойных рам, застекленных чистым прозрачным стеклом, с ватой между рамами, посыпанной сверху тонкими разноцветными полосками, нарезанными из конфетных фантиков. В маленькие переплеты окна било яркое зимнее солнце, и в небольшой комнате было светло и уютно, сердце окончательно растаяло от ощущения безопасности за себя и детей. За закрытой дверью послышался дробный мягкий перестук детских ног по ковровым дорожкам коридора, и тотчас дверь отворилась, и в комнату стремглав вбежала её старшая дочка. За ней в дверях показалась крупная молодая дворовая девушка,
