какого не испытывала ни в одном из торговых центров. Сама себе хозяйка, Майя Зарецкая примеряет черные джинсы – предыдущие тут же отправляются в пакет, и длинный джемпер цвета насыщенного вина, мягкий, как объятия. Пересчитывает сдачу и радостно приобретает еще и короткий пуховик. Оставшиеся деньги уходят на яркую шаль для тети Поли, достаточно теплую, чтобы растопить ее ледяное сердце.
Навьюченная мешками с одеждой, я доезжаю на автобусе до остановки «Универсам» и сразу подхожу к кавказскому ресторану. Как я и надеялась, «Яна» с картонкой наперевес дежурит на боевом посту.
– Это вам.
Она округляет глаза, но не спешит забирать у меня сумки, и я ставлю их прямо на асфальт.
– Там вещи. Платья, свитера, куртка. Дорогие и почти новые. Если вам они не нужны, продайте, а деньги потратьте на Яну.
И поскольку она продолжает молчать, явно не уверенная в том, следует ли радоваться столь странному подношению, я разворачиваюсь, чтобы вернуться на остановку, но запахи шашлыка и чего-то, похожего на суп харчо, из ресторана, заставляют мой измученный пустой желудок подать голос. К тому же, здесь принимают безнал.
– Спасибо, – робко звучит за спиной, и я улыбаюсь отражению женщины в стеклянной двери с наклейками «Visa» и «Mastercard».
– Разрешите угостить вас кофе?
Когда перед нами оказываются две тарелки с хачапури – прекрасными хачапури по-аджарски в форме лодочки с разбитым сверху яйцом – я с трудом подавляю стон. Они пахнут обещанием рая. Они и есть рай. Не дожидаясь, пока остынет, я отламываю обжигающий кусочек теста, макаю его в желток и отправляю в рот. Глотаю, почти не жуя, запиваю кофе и проделываю все это снова. Женщина сидит передо мной, слегка склонив голову, и не притрагивается к еде.
– Это очень вкусно, – уверяю я. – Попробуйте!
– Мне с собой.
– Мы можем попросить еще один…
– Нет! – вскидывается она. – Ничего не надо.
Картонка с фотографией и молитвочкой лежит на краю стола. Девочке Яне лет восемь. Она сидит в детской коляске, прижав к плечами ручки-прутики. Ее глаза смотрят в разные стороны. У девочки Яны детский церебральный паралич.
Нужно что-то сказать, но я боюсь показаться бестактной или обидеть сидящую напротив мать своей жалостью.
– Вам кто-нибудь помогает? – спрашиваю я тихо, готовая в случае чего мгновенно рассыпаться в извинениях, но она не разражается проклятиями в адрес страны и правительства. Она вздыхает и кладет руку на фотографию.
– Фонды… У Яны двойная гемиплегическая форма ДЦП третьей степени тяжести, микроцефалия и задержка развития. Если бы не фонды, она бы не выжила. Но фонды не обязаны платить за жилье и покупать нам хлеб. Никто не обязан.
Я представляю, как Март с ободряющей улыбкой достает из кармана нож и гладит девочку в коляске по заплетенным волосам: «Ты никогда не прочтешь ни одной книги. Не сходишь в магазин. Не вымоешь посуду. Не скажешь "мама". Ты просто сидишь, гадишь и потребляешь кислород. Из-за тебя всем плохо. Зачем тебе жить?»
Меня мутит.
– Где она сейчас?
– Дома,