смешается с жизнью другой
без печали и грусти,
Я вздохну и свободу свою навсегда обрету.
«Когда тебе за шестьдесят…»
Когда тебе за шестьдесят
и разум не ходит налево,
Да и не только разум —
размеренна жизни нить.
Утречком выйдешь на улицу —
разрубишь сухое полено
И, как ребёнок малый,
куски хочешь соединить.
Так и играешь весь день
в мыслях о юности, детстве,
Ищешь любимую ложку,
а ложка в твоей руке,
Думаешь, что сериалы смотришь,
а это – вести,
Думаешь, пса прогуливаешь,
сам же – на поводке.
Старость! Но сдерживает что-то всё же
Сделать глоток последний
из жизненного ковша —
Это с минуткой каждой
становится чище, моложе,
Ближе к высокому небу,
дальше от будней – душа!
«Вот и дача очнулась от зимней спячки…»
Вот и дача очнулась от зимней спячки.
«Пора сезон открывать!» —
намекает, смотрит пристально.
А у меня ни копейки в кармане,
ни верной заначки,
Весь в долгах как в шелках,
так что жди появления пристава
Или Полануера,
что не совсем одно и то же, —
Безработный он нынче,
найдёныш гремучего кризиса.
Да и ноги болят у него,
что уже никуда негоже,
Обе болят, а у меня одна
при длительном хождении
капризится.
Старость ко всем подкралась:
к Полануеру, мне, и стране, и даче.
Шагаем по кромочке,
а кромочка – узкая, узкая.
Полануер, наверное, выкарабкается,
а как же иначе,
У него в жилах кровь еврейская,
а у меня – белорусская.
Правда, дачу построил он мне,
ах, какая получилась дача —
Красавица! А вся ведь из старого кирпича.
Пора сезон открывать, и, не судача,
Звонить Полануеру, и ехать в машине,
И чувствовать тепло дружеского плеча.
«Ну и жара…»
Ну