лацкан. Андрей Львович ощутил вдруг в самых дальних, клеточных глубинах своего тела такую тоскливую любовь к этой земле, что теплая слеза умиления скатилась, холодея, по щеке. Он подставил ладонь, потом слизнул соленую капельку и, стараясь не думать о предстоящем обследовании у Оклякшина, вернулся в комнату.
В совмещенном санузле с родниковой неиссякаемостью журчал унитаз, а полиэтиленовая штора, закрывавшая ванну, являла собой давнюю, безнадежно устаревшую политическую карту мира. На ней еще существовал огромный розовый Советский Союз, напоминавший великана, прилегшего отдохнуть после русской баньки, безмятежно подставив врагам свое тугое южное подбрюшье. На ней еще невольно прижимались друг к другу лютые враги – светло-коричневая ГДР и темно-коричневая ФРГ. Лиловая и длинная, как молодой баклажан, неделимая Югославия вытянулась в пол-Адриатики. Не было еще на карте ни воинственной Грузии, ни зарумынившейся Молдавии, ни злобных прибалтийских карликов, ни Украины с ее незалежным мовоязом…
Кокотов вытер руки о крошечное махровое полотенце, ветхое, словно обрывок музейного савана, вышел из санузла, открыл чемодан и стал развешивать на плечиках в шифоньере свои вещи, не успевшие за короткую поездку слежаться в тряпичный брикет, как это бывает после авиационного перелета. Когда чемодан опустел и на дне осталось лишь несколько разноцветных пилюль, выпавших из своих упаковок, выяснилось, что зарядное устройство для мобильника забыто дома. Это ужасно огорчило Андрея Львовича, который вообще умел безутешно расстраиваться из-за разных мелких бытовых неуладиц. Неверная Вероника в таких случаях обычно дружески советовала: «А ты повесься – легче будет!»
Казнясь, писатель подсел к зеленому замызганному телефону, стоявшему на журнальном столике, но обнаружил в трубке лишь потрескивавшую тишину. Он несколько раз нервно нажал на рычажки, снова прислушался и уловил все то же шуршащее безмолвие. Подавленный, Кокотов бессмысленно уставился в окно, однако золотая сентябрьская роскошь теперь показалась ему насмешкой природы, по живому режущей глаза…
А тут еще в номер шумно, стремительно и бесцеремонно, как оперуполномоченный с ордером, вошел Жарынин. Критически осмотрев комнату, он громко продекламировал:
Приветствую тебя, приют скитальцев духа!
Насельникам дубрав кричу я: «Исполать!»
– А у меня вот телефон не работает! – наябедничал автор «Бойкота».
– Не переживайте, работает. Просто здесь номера спаренные. А ваш сосед Чернов-Квадратов, – он указал на стену, – очень любит поговорить. Из-за него здешний дед и помер… Народный артист, между прочим!
– Как это?
– Сердечко прихватило, а телефон занят. Ни «Скорую» вызвать, ни врача.
– А мобильник? – спросил Андрей Львович, чувствуя опасное стеснение за грудиной.
– Ну какие у дедов мобильные? А если и есть, то экономят… Как говорил Сен-Жон Перс: «О юность, ты мотовка! О старость – скряга ты!»
– Я