Запах мужчины. Лана Планова

в его позвоночнике, ставшем хондрозной дугой,

      на подступах к библиотеке (ну той, что у Моховой)

      застыл немым изваянием, и всем, и себе чужой.

      Сегодня снег выпал, прикрыв его плешь на темени,

      сгустив мерный ветер, вдох замедляя времени.

      Бегу по Воздвиженке,  в плеере злобствует Эминем.

      Справа – Федор Михайлович, придавлен сомнений бременем.

       И именно здесь ощущаю, как кто-то незримый,  большой

      на стыке всех измерений коснулся меня душой.

      Я  тут же взрастаю стелой, чтоб миг не вспугнуть святой,

      недвижимо, онемело, не ведая, что со мной.

      Вокруг  Москва зависает в привычных часпиковых пробках…

      ФМ смотрит в сердце мне вдумчиво, пристально, робко

      и обдаёт меня вдруг несусветным, не ведомым мне, вдохновением…

      Я сдуру себя ощущаю, как минимум, признанным изданным гением.

      Да ладно, очнувшись, реальность соизмеряю…

      И разом, на три-четыре, вот эти стихи сочиняю.

      Отрава

      Мерю шагами столицу, пеструю, как кибитка. Вдруг натыкаюсь, будто на спицу, – взгляд женщины с инвалидкой, просящей на капельницу Христа ради… Рядом – афганцы при полном параде (или герои Чеченской) поют, как в деревне N – ской – мама, а они – без ноги и руки… Дальше – голодные старики, бомжиха (в сланцах по льду). А я все иду и иду, натыкаясь на чью-то беду.

      Убегу в сельскую глухомань. А там – нужда, отчаянье, пьянь.  Русские-русские, глаза – плошины. Государством заброшены.  Тулупы овечьи, мат картечью…  Вдруг – курды с рваною речью – беженцев стан заплатой цветной на простыне снеговой; бедная баба мужем избита… Боль повсюду отравой разлита.

      А мне когда – то сказали,

      что мир для радости создавали.

      Сущность

      Я обернулась большущею птицей

      (возможно, не птицей, но точно – крылатой).

      Неспешно летела над Старым Арбатом,

      Воздвиженкой и Грановитой палатой,

      потом распростёрлась над всею столицей.

      Я распласталась крестом, при том,

      став сущностью многокилометровой,

      рукою касалась платформы Перово,

      стопой упиралась в метро Тропарёво,

      а мой третий глаз взирал на Речном.