ее щеки покрывает румянец. – Прости, Янушка. Это не про тебя, а про других нехристей. Которые… хмм…
Умолкает и пялится круглыми глазами. Тогда я тоже лезу в карман и достаю мятую десятку. Кладу на стол, рядом с рассыпанными листами.
– Возьмите.
Она вздыхает, всплескивает руками.
– Да зачем же? У тебя и так из жалованья по статье вычитается.
– Знаю. И все же возьмите.
Марта не возражает, купюра исчезает в ее бездонных карманах. Я стараюсь не поднимать головы, чтобы не встретиться с взглядом Тория. Понимающим? Осуждающим? Неважно. Лишь бы не начал расспрашивать. Да и что я ему отвечу?
* * *
После обеда Торий отлучается по делам. Я задерживаюсь до восьми: в одной из лабораторий потек фармацевтический холодильник, и мне надо отгрузить его на гарантийный ремонт. Для этого заполняю кипу бумаг. Даже мои адъютанты не писали столько рапортов. Воистину, человечество любит усложнять себе жизнь.
По злой иронии судьбы мастером оказывается один из беженцев с севера.
Их сразу можно отличить по тому, как они пялятся на тебя со смешанным чувством ненависти, страха и какого-то заискивающего почтения. Это странно, ведь я больше не ношу преторианскую форму и в руках у меня гарантийный талон, а не маузер. Все равно, этот щуплый человечек смотрит так, будто я собираюсь вырвать ему почки.
– Конечно, пан. Все сделаем в лучшем виде, пан, – суетливо бормочет он. Выхватывает бумаги дрожащими руками, открывает передо мной дверь и закрывает ее за мной.
Ухожу так быстро, как только могу. Меня трясет от отвращения. Пальцы сжимаются в кулаки. Хочется ударить в это бледное лицо, стереть с него заискивающее выражение.
Наверняка, сейчас он матерно кроет меня на все лады. Вынужденный жить бок о бок со своим кошмаром, не понимает, почему власти не уничтожили нас вместе с Ульями? Почему выделили деньги на программы по реа-би-литации насильников и убийц? Почему позволили жить и работать наряду с добро-поря-дочными гражданами Южноуделья? И он, этот добропорядочный селянин, возмущается, что насильники и убийцы разгуливают на свободе. И тайно поддерживает Си-Вай. И будет рад, узнав о смерти офицера Пола. Никакие извинения, никакая гуманитарная помощь не изменят его отношения. Просто потому, что эти, городские, видят во мне искалеченное существо. А он видел, как я стоял на пороге его жилья, наслаждаясь его отчаянием.
Этого нельзя ни забыть, ни простить.
Может, не простил себя и Пол? Его смерть не дает мне покоя.
Раньше мы были единым роем. Погибал один – его место тут же занимал другой. Теперь все иначе. Мы решили, что в новой жизни не будет насилия и убийств. Гибель Пола зловещий знак. Он отбирает надежду.
Стыдно признаться, но мысли о самоубийстве посещали и меня. Когда я вышел из кокона, меня отдали на воспитание наставнику Харту. Следующие четыре года мне перекраивали сознание и тело. Будучи солдатом, я участвовал во многих сражениях и набегах. Меня бросали на передовую как кусок мяса. Я знаю, что такое разрывные пули и помню, как ножи входили в