себе спутницу на всю жизнь – Церковь Христову.
– Все-таки вы были активным молодым человеком. Что труднее всего было оставить в мире, от чего отказаться?
– Мир сам по себе. Мир, понимаете, это не кофеечки с прогулками по улице. Это вообще твоя зависимость от всего, от того, что в совокупности называется миром. Это не только блага цивилизации, это вообще образ твоего мышления, это образ твоей жизни, когда ты принадлежишь этому временному, а не когда ты чувствуешь, что ты здесь всего лишь временный путник, а на самом деле ты гражданин Царства Небесного. Это будет процесс, знаете, как выдавливание раба из себя по капле, так и выдавливание мира из себя. Потому что природа человека – она благорасположена к тому, чтобы цепляться за материальные предметы мира сего, за сам этот мир. Она благорасположена к этому. Этот процесс будет продолжаться. Конечно, самое сложное в мегаполисе – найти время для тишины или обрести тишину. Без тишины внутренней и вообще любви к уединению монашества не бывает.
И мегаполис как раз таки эти границы – границы уединения – он всегда стирает. Люди, хотя и кажутся в этих размытых границах приобщены друг к другу, к сожалению, все равно остаются в одиночестве. Но вот, возвращаясь в эту внутреннюю келью, в это состояние тишины и покоя, ты возвращаешься к отношениям с Богом. Только в тишине можно Бога услышать по-настоящему. Бог – Он не в громе молний и не в землетрясениях, вот в каком-то дыхании «гласа хлада тонка», как говорит об этом Писание, и для того, чтобы услышать Его, нужна тишина.
– Когда вы уже решили принять постриг, были какие-то препятствия? Что сказали ваши близкие, ваша мама?
– Я немножко авантюрно, наверное, в этом плане поступил, хотя препятствий не было никаких. Все действительно было абсолютно четко, и я видел за этим руку Божию, десницу Его. Я маму поставил в известность уже постфактум. Папа умер в 2002 году, а мама моя здравствует до сих пор, ей 82 года на сегодняшний момент, и дай Бог здоровья. Я приехал к ней и сказал: «Вот, ты знаешь, посмотри, у меня есть такой крест», – ну, не такой он был, проще. Она говорит: «А почему он такой большой?» Я говорю: «Потому, что он священнический». Она говорит: «А что это значит в данном случае?» То есть она не сразу смогла это вложить в свое сознание, что произошло. Ну, и потихонечку, плавно-плавно-плавно, мы с ней говорили.
– Она согласилась с таким выбором?
– Ну, какие-то дни слез – они все-таки были, были. Тут не надо лукавить. Но знаете, в таком идеальном монашестве, в патериках мы можем читать о том, как люди уходили от своих близких, родных и больше никогда с ними не общались, а я продолжаю это общение. Не знаю, это правильно, неправильно, но в данном случае уйти в монастырь и нанести непоправимый удар для близкого человека – я не вижу в этом ничего христианского. Другое дело, что ты действительно совершенно иначе живешь. Это самостоятельная жизнь, она абсолютно не подчинена правилам и принципам мира сего, в том числе семейным отношениям, и в том числе сыновне-материнским