опустили. Музыканты сели, держа наготове инструменты, чтоб начать оперную мелодию сказки.
Но крики не смолкали.
И по взмаху палочки капельмейстера, оркестранты вновь поднялись, и второй раз исполнили гимн.
Кулябко, чувствуя непонятную внутреннюю тревогу, приказал жандармскому чину в штатском вызвать Богрова, пока в театре творится тарарам.
– Дмитрий Григорьевич, что-то тревожно мне. Слетай-ка по-быстрому на свою квартиру и проверь, там ли твой гость или ушёл.
Исполнив поручение, Богров не смог сразу попасть в театр. Жандармский офицер в форме с погонами штабс-капитана, не пускал его – так как билет был надорван.
– Вызовите подполковника Кулябко, господин офицер. Я отлучался по его заданию.
– Ваша фамилия? – строго нахмурился вызванный из зала Кулябко.
– Штабс-капитан Банников, – щёлкнул каблуками офицер. – Вчера прибыл в Киев по личному приказу фон Коттена, для проверки агента Алентова.
– Да не кричите, капитан, – повысил столичного жандарма в чине подполковник. – Это и есть тот самый агент.
– Знаю! Ознакомлен с фотографией. Разрешите побеседовать с ним.
– Не разрешаю. И приказываю немедленно пропустить его. Что вы себе позволяете?
– Это вы что себе позволяете, господин подполковник? Допустив своего агента в театр, вы нарушили циркуляр Департамента полиции от 3-го октября 1907 года, запрещающий использовать секретных сотрудников для наружного наблюдения. Во-вторых, нарушаете Инструкцию об охране высочайших особ, согласно которой осведомители не допускаются в места присутствия императора.
– Вправе написать рапорт и подать его хоть фон Коттену, хоть генерал-лейтенанту Курлову. А сейчас приказываю пропустить в театр господина Богрова. Хотя вы и из столицы, но не лезьте не в своё дело, господин штабс-капитан, – не очень уверенно произнёс Кулябко, взяв под руку агента и провожая его в зал.
После второго акта Столыпин обернулся к своему адьютанту Есаулову, сидевшему через ряд за его спиной, и велел готовить автомобиль к отъезду:
– Третий акт самый короткий, – поднялся и распрямил затёкшую спину.
Увидев у барьера оркестровой ямы министра Двора Фредерикса и шталмейстера Потоцкого, подошёл к ним.
Растревоженный имеющими быть карами от столичного жандарма, Кулябко подозвал Богрова.
– Спектакль заканчивается, потому лучше езжайте домой контролировать заговорщиков. И, если столкнётесь, не задирайте приезжего офицера, – посоветовал ему подполковник, направившись к появившемуся в конце партера у царской ложи Спиридовичу.
«Столыпин здесь, – медленно идя к выходу, размышлял Богров. – Сам Столыпин… Ну пересплю за свою жизнь ещё с сотней женщин… Ну выпью ещё сто бочек коньяку… И всё!.. Уйду в иной мир… И никто не вспомнит обо мне… Никогда!.. Словно меня и не было на этой земле… А Я был… Я не умею сочинять стихи или прозу… Я не в силах что-нибудь создать… Но Я могу УБИТЬ… Как убил Пушкина Дантес… Как убил Лермонтова Мартынов… И об этих ничтожествах помнят…
А