или побыть с Дианой, – он просто так и делал. Всегда можно было положиться на то, что Хью останется держать оборону или, еще при старике, прикроет брата. А как близки были они с Хью: регулярные партии в сквош, зимними вечерами – в шахматы, распределение обязанностей по работе. Продажи удавались ему, Эдварду, лучше, чем кому бы то ни было, Бриг научил его выгодно покупать древесину как на родине, так и на Дальнем Востоке. Хью педантично руководил доставкой и командовал их флотилией синих грузовиков (цвет непрактичный, стремительно выцветающий, однако он отличал их машины от другого грузового транспорта на дорогах). Просто Эдвард ясно понимал, что у них образовался избыток недвижимости и что в конце концов банк перестанет мириться с их неуклонно растущей задолженностью, а Хью, по-видимому, совершенно не замечал финансового кризиса, и с тех пор как его избрали главой правления, его упрямство, этот извечный ключевой фактор, только усугубилось.
Он подошел к окну, выходящему в сад перед домом, и открыл его; ночной воздух сразу же окатил его теплой и ласковой волной. Она была напоена благоуханием всех цветов, которые для этого и сажала Дюши. Беспорядочно порхая, мотыльки устремлялись из темноты на свет в комнате. Эдвард лег в постель, погасил лампу на тумбочке, и все его помыслы заполнила Дюши. Они с Хью ходили к ней в комнату проститься. Она лежала с белыми розами в руках, с лицом гладким и бледным, как алебастр. И выглядела так же юно, как в его детстве. «Ты всегда был самым большим негодником из моих сыновей», – он вспомнил, как она сказала это, когда он после помолвки с Вилли привез ее знакомиться к своим родителям. Вилли допытывалась, что значат эти слова, и Дюши объяснила, глядя ему в глаза: «Однажды ты пытался укусить свою сестру. И всякий раз, когда вел себя скверно и бывал наказан, ты просто вновь совершал те же поступки. И постоянно плевался», – закончила она и улыбнулась ему искренне и спокойно. Этот безмятежный, прямой взгляд! Он не знал больше никого, кто был бы наделен ее простой прямотой. Даже Рейчел, безусловно, натуре искренней, душевного спокойствия недоставало. «И я больше никогда ее не увижу». Его глаза налились нестерпимо жгучими слезами. Теперь, когда рядом не было никого – не было Дианы, – он мог оплакать ее.
Арчи ушел наверх последним – потому, что после странного и трудного вечера ощущал настоятельную потребность побыть одному. Он выскользнул за входную дверь и спустился в сад. Воздух казался теплым бархатом, небо трепетало от множества звезд. Клумбы с этой стороны дома были засажены душистым табаком и ночной маттиолой; жасмин, изящество цветов-звездочек которого не сочеталось с удивительно бурным ростом, цеплялся за плетистую розу.
Слева на газоне, ближе к углу, на фоне мягко освещенного неба строго темнела араукария. Она выглядела своего рода остротой Викторианской эпохи, но Дюши не трогали попытки родных подшучивать на этот счет. «Она уже была здесь, когда приехали мы» – вот и все, что говорила она в защиту этого дерева, но однажды призналась Арчи, что любит араукарию. «Она напоминает мне о доме