в геологической перспективе, Дьюма не могла просуществовать очень уж долго. Ни один из островов Флорида-Кис не мог: рано или поздно Залив поглотит их и создаст новые, на другом месте. Возможно, вышесказанное относилось и к самой Флориде. Полуостров чуть выступал из воды, словно временно отданный в пользование людям.
Ах, но звук этот так успокаивал. Гипнотизировал.
Не открывая глаз, я нащупал распечатку электронного письма Илзе, провел по нему подушечками пальцев. Проделал все это правой рукой. Потом открыл глаза, отбросил распечатку в сторону рукой, которая у меня действительно существовала, положил альбом на колени. Откинул обложку, вытряс на столик, который стоял передо мной, все двенадцать ранее заточенных карандашей «Винус», взял один. Вроде бы я собирался нарисовать Илзе (именно о ней я и думал, не так ли?), но побоялся, что получится ужасно: с того момента, как вновь начал рисовать, я ни разу еще не пытался изобразить человеческую фигуру. Нарисовал я не Илзе, и получилось не так уж ужасно. Нет-нет, ничего удивительного, и уж точно не Рембрандт (и даже не Норман Рокуэлл[30]), но получилось неплохо.
Я нарисовал молодого человека в джинсах и футболке «Миннесотских близнецов»[31]. На футболке был номер 48, но мне он ничего не говорил. В прошлой жизни я, как мог часто, ходил на игры «Миннесотских волков»[32], но не относил себя к бейсбольным фанатам. Я знал, что светлый оттенок волос молодого человека – не то, что нужно, но имеющиеся в моем распоряжении карандаши не позволяли добиться русого, ближе к каштановому, оттенка. В одной руке он держал книгу. Улыбался. Я знал, кто это. Он и был личными новостями Илзе. Об этом нашептывали мне ракушки. Когда прилив поднимал их, переворачивал и снова бросал. Обручена, обручена. У нее было кольцо, с брильянтом, он купил его в…
Я закрашивал джинсы молодого человека синим цветом. Но тут выронил карандаш, взял черный и написал слово
ЗЕЙЛС[33]
по низу страницы. Это была информация, но также и название картины. Названия добавляют уверенности.
Потом, тут же, положил черный карандаш, взял оранжевый и добавил рабочие ботинки. Оранжевый цвет был слишком уж ярким, ботинки получились новенькими, тогда как надели их далеко не в первый раз, но мысли мои двигались в правильном направлении.
Я почесал правую руку, почесал сквозь правую руку, потому что пальцы левой прошлись по ребрам. «Твою мать», – пробормотал я. Подо мной ракушки вроде бы шептали имя молодого человека. Коннор? Нет. И что-то тут было неправильно. Я не знаю, откуда взялось это ощущение неправильности, но фантомный зуд в правой руке сменился тянущей болью.
Я перевернул первый лист альбома, начал рисовать вновь, на этот раз красным карандашом. Красное, красное, оно было КРАСНЫМ! Карандаш летал по бумаге, разбрызгивая по ней красную фигуру, словно кровь