любого праздника и умела восхитительно готовить. Когда я была маленькой, у нас дома работало два повара: один готовил гуджаратские вегетарианские блюда, а второй блюда западной кухни. За столом нам прислуживал лакей с Гоа. Смерть отца глубоко потрясла мою мать, но дом ее все еще полнился смехом, к которому присоединился и смех Кришнаджи. Очень скоро он стал чувствовать себя тут как дома и частенько захаживал на ужин. К концу марта мы уже могли разговаривать с ним вполне непринужденно, однако после каждой такой беседы с новой силой осознавали разделяющую нас дистанцию и окружающую Кришнаджи тайну, которую мы не могли ни постичь, ни даже прикоснуться к ней.
Где-то в конце марта я рассказала Кришнаджи о состоянии моего ума и о преследовавших меня мыслях; о моментах покоя и о припадках лихорадочной деятельности; о тех днях, когда ум мой был терзаем болезненным ощущением тупика и застоя. Эти непрестанные метания ума приводили меня в смятение.
Кришнаджи взял меня за руку и некоторое время мы просто спокойно сидели рядом. Наконец, он молвил:
– Вы так возбуждены. Почему? – я не знала, что ответить, и просто сидела, не произнося ни слова. – Откуда у вас эти амбиции? Вы хотите походить на кого-то, кого знаете? На кого-то, кто многого достиг?
– Нет, – ответила я после некоторых колебаний.
– У вас замечательный мозг, – продолжал он, – отличный инструмент, но вы его не используете должным образом. У вас есть порывы, но они направлены не в ту сторону. Откуда эти амбиции? Чего вы хотите достичь? Зачем транжирить силы своего мозга?
Я вдруг насторожилась.
– Вы спрашиваете, откуда амбиции? Такова уж я есть, что тут поделать? Я занята делами, пытаюсь чего-то добиться. Не могут же все быть такими, как вы.
В его взгляде проскользнула ирония. Некоторое время Кришнамурти молчал, давая время, чтобы могло проявиться все то, что во мне дремало. Потом спросил:
– Оставались ли вы когда-нибудь наедине с собой – без книг, без радио? Попробуйте и посмотрите, что выйдет.
– Я с ума сойду. Не могу оставаться одна.
– Попробуйте и посмотрите. Для творческой реализации уму требуется тишина. Глубокая тишина, возможная лишь тогда, когда вы обращаетесь к одиночеству. Вы – женщина, и все же в вас очень много мужского. Вы все время пренебрегали женщиной. Загляните в себя.
Глубоко во мне что-то зашевелилось, кроша многослойную корку бесчувственности. Я снова ощутила тоску.
– Вы хотите любви, Пупул, но не находите ее. Зачем вы протягиваете свою миску для подаяния?
– Ничего подобного, – ответила я, – вот как раз этого я никогда не делала. Лучше умру, чем стану просить любви.
– Да, действительно, вы не просите. Вы задушили в себе ее. Однако миска для подаяния всегда с вами. Если бы миска была полна, вам незачем было бы ее протягивать. Миска всегда на виду именно из-за того, что она пуста.
Я на миг вгляделась в себя. В детстве я очень часто плакала. Став взрослой, я не допускала, чтобы что-либо