оборот. Начать с того, что Валентин Матвеич сошел ума, причем только наяву; когда спал – то бы был вполне нормален, хотя видел сплошные кошмарные сны.
«Да какой ум сейчас нужен. Зачем ум-то мне теперь, после всего, – горестно думал Валентин Матвеич, поглядывая в зеркало на свой нос. – Какой тут ум может помочь?»
Однако же дело принимало и в житейском плане серьезный оборот: Валентин Матвеич начал буйствовать, ни с того, ни с сего бил стекла, зеркала и порой с криком «где мой нос» бегал ночью по улицам. Ему стало казаться, что старушка Сергеевна не в меру своих лет гоняется за ним, пытаясь сорвать с него последний нос.
Вскоре до этого своего «последнего» носа он уже боялся притрагиваться. А если прикасался, то кричал диким голосом, словно этот нос стал уже иным, инопланетным, скроенным из иной субстанции.
Нос действительно вел себя неадекватно, чихал, например, ни с того, ни с сего, в то время как Валентин Матвеич внутренне никакого приближения в себе чихания не чувствовал, словно он – был одно, а его нос – уже другое. Иногда из носа вообще лились какие-то сумасшедшие звуки, ни на что не похожие, нечеловеческие, словно Валентин Матвеич находился в доисторическом лесу.
Было над чем подумать, и иногда, по вечерам, Валентин Матвеич скорбел о потере своего ума, плача перед телевизором.
Слух о его носе между тем дошел до толстушек Фроси и Нюры. Те тут же побежали смотреть. Бегом, кубарем, лишь бы увидеть какой-нибудь остаток Николая Николаевича. Самого Валентина Матвеича они хорошо знали как соседа.
Утром, когда Валентин кушал яичницу и скорбел, прямо-таки ворвались.
– Вот он, нос, – закричала Нюра. – Нос покойного! Вот он где! На Вале!
Валентин Матвеич обомлел.
– Нет прыща, прыща-то нету, Нюра, – заскулила вдруг Фрося, нервно бегая вокруг Валентина Матвеича. – Ты глаза, Нюр, протри и посмотри: прыща-то нету! Какой же это тогда нос покойного!
Прыща и взаправду не стало, прошел, хотя в остальном нос был как будто бы «покойного».
– Был прыщ, был прыщ, – горько заплакал Валентин Матвеич и ринулся было к зеркалу, но зеркала в этой квартире все были побиты.
После скандала – Нюра даже хватанула Валентина Матвеича тряпкой по носу – толстушки унеслись. А Валентин Матвеич, по-прежнему чуть не плача, о чем-то догадывался. Нашел осколок зеркальца и посмотрел: да, конечно, прыщ был на месте, прямо-таки сиял.
Валентин уже начал подозревать нос в способности к мимикрии и вообще к разным хитростям. Видимо, нос почувствовал, что его могут сорвать, и принял иной вид. Еще когда старушка Сергеевна гонялась за ним, Вале показалось, что прыщ исчез. А потом опять появился.
Но окончательное доказательство этих данных вконец добило его. С визгом «оторву, изничтожу, отрежу» он бросился было на кухню, к ножу – но испугался пролития крови. Он вообще не любил насилия.
Фрося и Нюра тем временем целую ночь спорили на кухне, «его» нос или не «его».
– Его был синеватый, Фрось, – любовно и мечтательно говорила Нюра. –