это сама баушка Чуриха ртом беззубым прошамкает. – Тебе все хорошие…
– А сколько ему годиков? – осмелится Катюшка, выспросит, на старуху глянет искоса.
– Да старе поповой собаки… сто лет в обед… – и сызнова клюёт-поклёвывает носом баушка.
– Да у его и рожа отродясь немытая: почитай уси дни в саже сидит! – подхватят тётки. – Ты поскобли – да и полюбуйся… Вот ить, пристала, что банный лист к те́зеву… – и зевают сердечные. – И то правда: липнет и липнет к ему липнем! – протяжно эдак, задумчиво! – Ровно чует что!.. А ить он мог бы быть отцом твоим, батюшком… – только и ахнули тётки… тётка… та, что сказ’вала… словно преступница кака, рот прикрыла ладошкою… ой, Господи… А баушка – зырк:
– Ну-ка, цыц, халды, вещуньи проклятущие! Чтоб вам пусто было на том свете!
Да ишь, позднёхонько: тётки уж проговорилися – рот раззявили…
Вот ушла старуха – Катя сейчас к тёткам ластится: что да как? Те вину свою чуют – молчком отмалчиваются… Но молчи не молчи – всё одно, прознает девка, проведает, а то ещё, не ровён час, и люди что выболтнут… они такие, люди-то… лихие… с них станется…
– Ну-ка, поди сюды! – тихохонько-растихохонько: это дабы баушка Лукерья пытливая, не приведи Господь, не прослышала! Катя же точно заворожённая – не шелохнётся детинушка! – Матерь-то твоя, Катьша, почитай что первейшая у нас была раскрасавица в Коченёве-то, – зачнут наперебой шептать тётушки, – многие к ей сватались… и Цвирбулин, и отец твой… в пояс кланялись…
– А пошто, тётушки, матушка почтила почётом моего батюшку? Не таите – сказывайте! – А тётки и ведать не ведают, что сказывать: друг на дружку зыркают да кивают головёнками. Тут одна из них – не признать которая – решилася: слово молвила: – Дык… чтобы вы, кровные детушки, на свет божий понародилися – знамо пошто… Но тш-ш-шш… никак баушка… И молчок – зубья на крючок… чок… чок…
А ночью слышит Катя, тётки шушукаются: «Шу-шу-шу, и на что ты рассказала-то ей?» – «Да забудет она: дитё малое, неразумное, будьто понимает что?..»
А Катя-то наша понимала, всё про всё как есть понимала, головушка… только речи-то тётушкины сказочными ей слышались, диковинными какими виделись… А и голоса у тёток ровно бархатом выстланы: низкие, журчащие, ворсистые, мясистые… да и поди распознай, которым голосом кака тётка разговаривает?.. То-то! Вот точно сливаются голоса те в един большущий поток-поточище, Катитку нашу махоньку баюкают… Да и сами-то тётки! Ну что пёстрые птицы волшебные – и понадето на них, понасдёвано всё-то чудное, пышное… И волосы у них чёрные-пречёрные, черней никто и не видывал! – да с синим о́тливом, ровно крыло вороново!.. И глазища-то у них большущие, раскосые… ну что зрачки смородинные – ни просвета какого, ни проблеска… И кожа медная, цыганская… И ругаться-то оне на Катю ругаются – а ей, девчончишке, чудится, будто игра то, баловство, внарошку всё и деется – и не пужается она ну вот нисколечки!..
А как утречком примутся тётушки да кашу-малашу Катюшке варить манную, да как подымет малышку запах неведомый – да прибежит