что она отвечала им взаимностью. Пока все до меня дошло, я повернул Катю и себя назад и повел ее в другую сторону.
– Лично я уже получил полную гамму эмоций от этого квартала, констатировала моя голова и произнес рот.
– Я тоже, – на этот раз жена оказалась того же мнения, что и я.
Пройдя пару-тройку небоскребов европейского типа, мы вышли к главной, по моим представлениям, улице этой финансовой столицы Германии. Зовут ее ни то Цыль, ни то Циель, что, впрочем, не столь важно для всей истории. Это такая широкая аллея, по бокам которой высятся громады всяческих магазинов. Взглянув на них, я сделал безразлично-отсутствующее лицо, всеми силами пытаясь показать, что стою посреди пустыни, впереди ничего не вижу, и никакого смысла идти туда быть просто не может. Передо мной мерцала гряда надвигающихся лет азюлянтского лагеря и грязная тяжелая работа необходимый инструмент борьбы за выживание. Там же, в грезах мерещилось и благосостояние, основанное на лежащих в кармане пяти тысячах марок единственное, чем мы располагаем. И тут я решительно перешел в наступление.
– Там! – показал я в противоположную сторону твердой рукой. – Старый город. Достопримечательности.
– Старые? – спросила Катя.
– Очень.
– Значит давно стоят? – это был подвох ниже пояса.
– Значит давно.
– Ну еще день постоят.
Битва была проиграна. Вздохнув тяжело на свою горькую судьбу, я уныло поплелся, влекомый супругой в обозримые дали капиталистического бытия…
Зелеными буквами написано название «Кауфхоф» на снежно-белом здании. Заходишь туда и чувствуешь себя погруженным в море, море всего. Если приняться описывать этот магазин, то не хватит всей жизни. Поэтому я его и не буду описывать, а буду лежать и смотреть на паука. И денег потраченных описывать не буду и жалеть о них не буду. Не о чем больше жалеть… Да и что значат потраченные сотни марок в сравнении с мировой революцией, а тем более с немецким паспоротом на мое имя, выписывающемся сейчас где-то в недрах их бюрократического аппарата? Наверное выписывающемся…
Катя зашевевелилась рядом.
– Утро? – сонно пробормотала.
– Да, нужно уже вставать. Сейчас Сережа приедет.
Встать, умыться, одеться – все это берет время. Пока мы суетились, прибыл Сережа, как и обещалось… Мы погрузились в машину и отправились. Сдаваться.
Не знаю, просили ли вы когда-нибудь политического убежища и сколько раз просили, но я это делал впервые. Мне представилась большая белая комната, где сидят дядя в мундире генерала полиции, две добрые тети в форме Красного Креста. Они сердобольно улыбаются, а я, пустив предварительно из глаз слезы, им говорю: «Боже! И все-таки, пройдя через все лишения, я до этого дожил!» – и дальше плачу уже в голос. Потом приезжают корреспонденты, я даю пресс-конференцию, на которой обличаю государственный строй, перестроенный