научному атеизму, всякому прохиндейству и лжедействию, кислой бражкой исходят буклеты, нежно пахнут томики поэзии и упоительные, размером с пальчик, книжки-миниатюрки, пыльно и жалобно пахнет русской эмиграцией и веет терпким мускусом от книг мирового авангарда, а также опиумно, мощно несёт головокружительными собраниями сочинений: Маркса, Гоголя, Толстого, Ницше и прочим, прочим. Пахнут все эти сокровища и безделушки достаточно многообразно, но все их запахи сливаются в один аромат, несравненный и ни с чем не сравнимый – запах библиотеки. Только сюда можно шагнуть с закрытыми глазами и понять по одному запаху, куда ты вошёл. Только здесь можно сидеть десятилетиями и выходить с каждым годом глупее, обнаруживая своё невежество и прикрывая его фиговым листочком единственной аксиомы scio me nescire. Только в библиотеке можно запрыгнуть на страуса познания, скакать днями и ночами и свалиться в овраг абсурда или упасть бездыханным у сандаловых ворот истины. И конечно, только тут, в книжном сумраке, при точечном свете лампы, о которую стукается махровый полосатый мотылёк, влетевший в распахнутое окно, можно вообразить, что вся жизнь – это мысль о жизни. И не более, и не менее. Мысль без преград. Одно и то же с мыслью. Нескончаемая книга безымянного автора, герои которой называют себя людьми.
Итак, два человечка, Бахрушин (от роду пятидесяти пяти зим) и Нежин (в свою двадцатую разудалую весну), скромно вошли в пышную библиотеку, освещённую только несколькими бронзовыми бра, сели в глубокие кожаные кресла, утонув в них, и замолчали. Резко, знаете ли, все настроения улетучились, брызги просохли, и захотелось молчать. Нежину хотелось молчать о заказе, Бахрушину – о милой Ольге и взлелеянном в мечте музее. И именно это молчание, библиотечное, обоюдно понятое и разделённое, их примирило. Точнее, не примирило, а развело – каждого в свою сторону.
Разглядеть названия книг издали при таком тусклом свете (тем более комната была внушительных размеров и даже имела второй ярус, вход на который осуществлялся с ажурной винтовой лестницы) было сложно, хотя Нежину стало на мгновение любопытно, что хранится на центральных стеллажах и что всё же занимает господина заказчика.
– Пал ниц, – как-то про себя буркнул Бахрушин и, заметив взгляд Нежина, добавил погромче: – Хорошая, просторная такая, всегда, кстати, мечтал… М-да, хорошая, – и более скептически: – Но надо бы посмотреть, чем всё это набито…
Нежин утвердительно угукнул. Он вспомнил про свою дерзость, которую позволял себе за столом и которая сейчас казалась ему смешной и неоправданной, и ощутил резкую усталость: даже от своих воспоминаний и уж тем более от переживаний. Вот он стоит (точнее, размазался в кресле, как медуза) в двух шагах от мечты, от своего первого заказа и ощущает такую усталость, что нет сил даже насладиться этой важной минутой, этой прекрасной библиотекой, сверкающей золочёными корешками и выставленными в едином оформлении кодексами и собраниями, и нет сил даже выудить у Бахрушина сведения по поводу китовраса,