не защищался, а брал стопку всё более трясущимися руками и смотрел холодно прямо на неё и никуда больше. Это был темноволосый метис с небольшими карими глазами, роста ниже среднего, с большой не по размеру головой и пышной шевелюрой.
– Он сейчас упьётся! – хохотали в толпе.
– Я знаю, кто это. У моей соседки на даче сарай строил. Гастарбайтер. Его отец бросил, смылся куда-то, – услышал Нежин разговор и попытался пролезть к мальчику, но толпа его оттеснила, и ему пришлось орать:
– Вытащите его! Эй, там, впереди, вытащите парня, он несовершеннолетний!
Но никто его, кажется, не слышал в общем шуме. Он заорал ещё громче. Судя по тому, что водку оплачивал проигравший победителю, парень, видно, планировал свалиться замертво гораздо раньше пятнадцати стопок, которые уже смахнул запросто Грюндель.
Рожа у Грюнделя была колоритная: волосатые ноздри, как раздувающиеся мехи, весь мохнатый, косматый, толстокожий, грубый до одурения… Он гладил свою бороду, смеялся, открыв рот, и иногда потрясал натруженным коричневым кулаком.
– Да что вы делаете! – заорал Нежин ещё громче и стал протискиваться вперёд. А пока он протискивался, думал так: «И что это я таким сердобольным стал?! Зачем мне этот мальчишка?.. Ладно бы от добра делал… Положим… Но ведь я-то от суеверия суюсь туда… А не честнее ли развернуться? И пусть все заказчики улетят от меня, лишь бы не играть в эту гадкую игру».
В итоге Нежин стал так рьяно биться локтями, что всё же добрался до середины круга и во всеуслышание заявил:
– У мальчишки есть своя причина! Снимите его с соревнования!
– Так он сам напрашивался! – загудели.
– Зверёк! Пусть Грюнделя одолеет! – кто-то выкрикнул, смеясь.
Парень, еле стоявший на ногах, будто тут же очнулся, метнул ненавистный взгляд и, собравшись с силами, сказал с сильно прорезавшимся акцентом: «Кто назвал меня так? Трус! Вых-х-ади сюда!»
– Это я трус? – ступил вперед парень, чуть старше первого, и высокомерно ухмыльнулся. – Да я даже если убью тебя, чурку, мне ничего не будет!
– Ну так и пойдём, кто кого убьёт, – проскрежетал метис, и нечто озлобленно-радостное промелькнуло в его вдруг протрезвевших глазах.
Он повернулся в ту сторону, откуда приглушённо летело «чурка», и всё в нём, кажется, в мгновение сверкнуло удовольствием ненависти… сладострастием ненависти, когда ловят каждую черту ненавистного субъекта, когда внимают каждому тону и жесту с тем, чтоб их возненавидеть, чтоб ненавидеть цельно, полно, неуёмно всё-всё в нём с удовольствием испытуемого отвращения… Мальчик, казалось, возвысился, стал даже горд и длинно что-то на своём сказал.
– Мы на твоём не бугульмэ! Га-ва-ри па-русски, если сюда привалил, – кинул парень, пародируя его акцент.
– Пойдём на улицу.
– Я о чурок руки не мараю, – ответил парень и развернулся уходить, но тот прыгнул на него и вцепился в шею.
«Ну и кашу я заварил», – пронеслось