мечтать наяву, как это делают люди, когда все надежды и смутные грезы ткутся ночными снами, как покрывало, укрывающее на ночной отдых землю, что дышит благоухающими цветами под светом миллионов звезд. Тогда замерло щебетанье птиц, спускались сумерки, и природа отходила ко сну. Все затихло, и в том ночном очаровании я восхищался чудеснейшими вещами: я услышал прекрасные звуки прохладного танца. Эти звуки нарастали по мере того, как наплывала ночь. И хотя безграничные небеса в своей благости сохранили в себе частичку растаявшего закатного огня, красота дня отходила. Зато пришла иная красота – красота ночи. В этот час люди начинают мечтать и ждать чуда. Как и я ждал его прихода. И оно пришло: я слышал песни звезд, зовущие сердце к себе. Они окрыляли, заставляли мечтать и верить. И я охотно им верил. Они говорили мне, что однажды ты придешь, когда я тебя позову, и разделишь со мной мою любовь. Я жил этой надеждой все это время, и лишь на одно уповал: что ты явишься на мой зов. Даже когда ты не пришла в условленный час, я не переставал терять надежду, и мое сердце все так же трепетало от одного лишь предвкушения встречи с тобой. Мое внимание целиком заключено в тебе. Ты так же выделяешься своей красотой, как самая ярчайшая звезда на небе, неизменная в своей прелести и очаровании! И мой слабый рассудок напрасно пытается открыть тайну любви к тебе: ей срок отпущен вечный, не состарится никогда она, не износится от пыльных дорог и суровых зим. Она не ведает сомнений, ведь вся она заключена в тебе! Как ты живешь в моей груди, так и она – в твоей. И в царстве обмана и лжи живет одной справедливостью души, служит узорам небес, их волю предвосхитив, несет к тебе все видения, не гордясь и не бесчинствуя. Нет такой меры, чтоб измерить мою любовь к тебе, нет такого преступленья, которого б я не совершил ради любви к тебе, нет и быть не может даров, на которые я б ее променял; ядов и болезней, страданий и мук, которых я бы не принял ради любви. И каковы бы ни были мои терзанья, на гребне бед своих желал тебе я только счастья б!
Деметрий все сильней пылал к ней. Едва сдерживаясь, он готов был перейти в наступление, когда Аврора легко, но сурово, без всяких игр, оттолкнула его от себя. Деметрий был несколько сбит с толку таким поворотом событий, но сдаваться не собирался, и, изобразив на лице прежнюю улыбку, попытался преодолеть возникшее недоразумение:
– Прими же меня в свои священные объятия, о, божественная Аврора! Не дай моей страсти погубить меня, ведь, не найдя выхода, она источит все изнутри своим жалом!
Но Аврора была непоколебима и холодна, как камень, на котором они стояли. За эти минуты, на протяжении которых Деметрий опутывал и обволакивал ее своими сладостными речами, околдовывал, как очередную жертву, с ней стряслось нечто странное и пронзительное, в ней поселился испуг. В ее душе пробудилось то, что она беспощадно отбросила десять дней назад. Тот голос, что она пыталась заглушить, и таки заглушила на время, снова взывал к ней, восстав из своего заточения. Он не был услышан в свое время, и, отброшенный в неравной схватке во