И как лодкой управлять. И стряпать, потому что под конец глаза у нее уже никуда не годились.
Такая внезапная откровенность застала меня врасплох. Я ломал голову – что бы такое спросить, а то он снова замолчит. Как ее звали, как она выглядела, почему жила в этой развалюхе на берегу?
– Бабка в Ипсвиче родилась. – Он повернулся ко мне, чуть склонил голову. – В большом доме в городе. Хотела стать учительницей, но ее отец не признавал женского образования. Она сбежала из дома под венец в восемнадцать, и отец все завещал братьям.
Финн помедлил и добавил со всей серьезностью:
– Он, наверно, и так все им бы оставил.
Я пытался сложить четкую картинку из этих разрозненных фрагментов семейного древа. Получалось с трудом.
– Она поселилась в этой хижине, когда ее муж умер. Тогда здесь много кто жил поблизости – рыбаки, семьи.
Опять пауза.
– Люди тогда были бедными. Тут было дешевле.
Я пытался разглядеть тени прошлого – должны же они были как-то отразиться на его лице. Наверняка прошлые поколения определили цвет глаз, разлет бровей, контур щеки. Наверно, жизнь его прародителей имела какой-то отголосок и в настоящем – не так, как у моих предков. С наших семейных фотографий смотрели уважаемые банкиры и адвокаты в солидной одежде времен короля Эдуарда. Они без всякого выражения глядели прямо в камеру и, казалось, ни на кого не обращали внимания. Мои родители не были способны вдохнуть жизнь в семейную родословную, даже если бы захотели, – но не захотят, это точно. Моя история испарилась еще раньше, чем я появился на свет.
Я сидел неподвижно. Финн наконец поднял голову, вспомнил про меня, зевнул и указал на топчан:
– Поздно уже. Ночуй тут. Сортир за домом. Пошли, покажу тебе.
Прилив был, наверно, на верхней точке. До школы мне точно не добраться. Меня сразу же охватил ужас, смешанный с покорностью судьбе. Я глянул ему прямо в глаза – чуть-чуть удивления, чуть-чуть нетерпения – и понял, что каким-то образом решение уже было принято. Сердце так и бухало, когда я шел вслед за Финном к старомодному деревенскому туалету. Ну хорошо, подумаю об этом завтра. Что-нибудь придумаю. Что-нибудь…
Ветер остудил жар моего тела, заодно выдув из головы остатки разума. Я разглядывал небо, два созвездия я даже знал – может, притвориться, что это урок астрономии, а не жуткое нарушение всех возможных и невозможных правил?
Когда я вернулся, на топчане оказались комковатая подушка и пара толстых полосатых одеял, выцветших от времени. Мне ужасно не хотелось, чтобы он уходил.
– Твоя бабка… когда она умерла?
– Четыре года назад. Поверенные каким-то образом нашли ее младшего брата. Он приехал из Корнуолла и заплатил за похороны. Они много лет не общались.
– И никто не спросил, что ты теперь будешь делать?
– Пришлось ему сказать, что поживу с матерью. Про-верять он не стал.
Еще больше дырок в ткани повествования. Я попытался вообразить, как я все сам за себя решаю – во сколько